Он вскинул руку, и она ощутила, как его пальцы впились ей в затылок.
– Вы ведь знаете, что всегда можете обратиться ко мне, мисс Тулл, если вам что-то нужно. Я буду рад вам услужить.
Эстер чуть запрокинула голову, поднимая к нему лицо, которому она придала выражение муки и раскаяния. Это все, что требовалось. Пока мистер Кару довольно всматривался в ее черты, она сделала одно незаметное движение.
– Простите, мистер Кару, – сказала Эстер. – Просто я очень устала. У меня сестра болеет, как вам известно, и я почти всю ночь просидела у ее постели.
– Ну будет, будет, мисс Тулл. – Он отвернулся, думая уже о другом. – Каждый несет свой крест. Что ж, работайте. Я оставлю вас. Дверь, как всегда, должна быть заперта, но, если что понадобится, стучите. Я буду на своем посту за дверью. Да, кстати, куда же я положил свою газету?
Газета лежала на рабочем столе, фактически у него под рукой, не заметить ее он никак не мог. Но мистер Кару дождался, пока Эстер возьмет газету и вручит ему – еще один маленький акт возмездия, довершивший ее наказание. Он развернул газету и направился к двери, на ходу разглядывая пугающую иллюстрацию, которая занимала большую часть первой полосы.
– Да помогут нам Небеса, мисс Тулл. В Сауторке обнаружили одного местного жителя, обглоданного его собственными котами. Меньше чем в трех милях от нас. Куда катится мир?
Ахая и цокая языком, он покинул мастерскую и запер за собой дверь. Эстер испустила протяжный тихий вздох. Теперь, когда за ней никто не наблюдал, она позволила себе немного обмякнуть и сгорбиться, расслабила завязки на одежде, чтобы ткань не давила на раны. Этот момент она воображала много раз, опасаясь, что мужество в конце концов покинет ее. Она молилась, понимая, что совершает грех. Господа не призывают те, кто избрал ее путь.
Однако сил прибавилось. И они поддерживали ее, словно некий внутренний стержень, хотя сейчас она еле стояла на ногах. Непривычная к воздействию опиума, Эстер приберегла это лекарство на самый последний момент. Вышивку делала на себе, не приняв обезболивающего средства, так как боялась впасть в состояние бесчувствия. Чтобы не вскрикивать, затянула челюсть кожаным ремнем. Опиум она приняла позже, и облегчение, наступившее со временем, заставило ее заплакать. Опиум сделал свое дело, не больше и не меньше. Силы, что позволили ей терпеть адскую муку, имели иной источник происхождения.
После она протерла стежки раствором карболовой кислоты и затем в зеркало принялась рассматривать свое творение. Слова отражались задом наперед, а она и в лучшие свои дни грамотой владела не очень хорошо. Но она не торопилась, внимательно читая надпись, – хотела убедиться, что потрудилась на славу. То, что она увидела, доставило ей удовлетворение, ведь даже в мгновения убийственной боли ее рука не дрогнула, делая аккуратные стежки. Она гордилась собой, но в следующую минуту отмела это чувство, осознав, что оно греховно. Эстер отвернулась от зеркала и принялась одеваться, опасаясь, как бы ей не опоздать.
Теперь она выпрямила спину. Предстояло еще многое сделать, да и опасность пока не миновала. Из кармана, пришитого к нижней юбке – первое из усовершенствований, что она внесла в свой наряд, – Эстер вынула обрывок марли, смоченной в спиртовом растворе, и, сунув руку под одежду, стала промокать кожу вокруг стежков. Делала она это на ощупь, поскольку раздеться не могла – слишком велик был риск, – и одной рукой зажимала себе рот, чтобы с губ не слетел стон. Периодически она вытаскивала марлю, рассматривала ее и складывала заново, касаясь кожи чистой сторонкой. Занести в раны грязь она не боялась – по крайней мере, на этот счет не стоило волноваться, – но ее беспокоило, что кровь зальет стежки. А они должны быть видны четко, хотя бы относительно, иначе окажется, что она зря истерзала себя. Это была лишь малая часть ее плана, без которой можно было бы обойтись, будь у нее только одна цель. Но речь шла не только о том, чтобы спасти тех, кого еще можно было спасти. В конечном счете она увидит, что станет с ее душой.
Морщась, Эстер наклонилась, чтобы развязать шнурки на ботинках. Боль обострилась, но она старалась не обращать на это внимания. Слишком важный момент. Ей следовало действовать быстро, аккуратно и, главное, бесшумно.
Эстер пошла по стеночке, потому как с краев половицы меньше скрипели под ее ногами в одних чулках. Много лет назад эту хитрость она узнала от отца, который научил ее и многому другому. Человек он был порочный, но она вспоминала его с любовью. Дойдя до сейфа, Эстер остановилась и прислушалась. Именно так поступил бы и отец.
Воровство – это наполовину умение ждать, детка. Лицо отца давно стерлось из памяти, но голос его она до сих пор помнила. Воровство – это наполовину умение ждать и наполовину умение слушать.
Прошла минута, может, дольше. Мистер Кару один раз кашлянул, и потом – ни звука. Из узенького кармашка под манжетой Эстер вытянула ключ, украденный у дворецкого. Тот ничего не почувствовал. Искусству воровства она научилась у отца, ребенком вместе с ним промышляя в трущобах Спитлфилдза. Это дело она давно бросила, но приобретенные навыки вспомнились сами собой. После смерти отца она выбрала честное ремесло, но такое, что не позволяло пальцам утратить ловкость. Усвоенную в детстве науку она не забыла.
Замок был тугой, но поддался без звука. Его она тоже смазала маслом с помощью вязального крючка. Эстер снова застыла в ожидании, на этот раз закрыв глаза, чтобы обострился слух. Ничего. Она чуть потянула дверцу сейфа на себя. Тишина. Она приоткрыла дверцу еще на дюйм.
Эстер замерла. Скрежет был слабый – даже не скрежет, а просто дрожь тяжелого железа, которую она мгновенно пресекла, положив руку на дверцу, – да и мистер Кару не мог похвастать острым слухом. Однако в этой тишине даже он был способен что-то да уловить. Эстер глянула на стол, где стоял ее раскрытый саквояж. По отношению к ней дворецкий нередко проявлял мелочную жестокость, но она не желала ему зла, хотя, бывало, и подумывала о мести. Если он сейчас уличит ее, терять ей будет нечего. Она гораздо проворнее его, в три шага преодолеет расстояние до стола. Тогда он и узнает, на что еще нужен стилет. Она сделает то, что должна.
Но нет, дворецкий только в очередной раз кашлянул и затем хмыкнул. Видимо, нашел еще что-то забавное в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс»[3]. Эстер снова сосредоточила внимание на сейфе. Одним осторожным, но быстрым движением наполовину отворила дверцу. Большего и не требовалось.
Всю среднюю полку занимал выстланный бархатом поднос с одиннадцатью хрустальными сосудами. Каждый стоял в своей собственной выемке. Вообще-то поднос был рассчитан на двенадцать флаконов, но одна выемка пустовала. До сей минуты Эстер только мельком видела их. Рифленые, украшенные тонкой резьбой, они поражали красотой, искрясь приглушенным блеском в желтоватом свете. Их создал, она знала, мастер из Антверпена по рисункам его светлости. По утверждению мистера Кару, подобных изящных сосудов не сыскать во всей Англии. Дворецкий, конечно, сболтнул лишнего, но очень уж он любил потешить свою презренную гордыню, а хвастуны не способны хранить тайны. Разумеется, всех подробностей Эстер не знала, но известно ей было достаточно.
