Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 176
Я играю на скрипке и пою дуэтом с другом Юркой романс Николая Языкова «Нелюдимо наше море». Веду смешной конферанс, играю под неумолкаемый хохот зала дьячка в «Хирургии» Чехова, юродивого из «Клима Самгина», изображаю Старика Хоттабыча как Иванушку-дурачка с дагестанским акцентом.
Играю в городском школьном театре принца в «Принце и нищем». В зале оказывается гроза школы – тот самый, полузадушенный. После спектакля он подходит ко мне, одобрительно жмет руку. Я поступаю в двухгодичную студию при городском драматическом театре. Этюды по Станиславскому: надо жить в обстоятельствах персонажа, оставаясь собой. Мне интереснее перевоплощаться в персонаж, который живет своей жизнью, но под моим управлением, как у Михаила Чехова. Мне дают главную роль в пьесе Винникова «Когда цветет акация» из студенческой жизни, ее только что поставил Товстоногов в Ленинграде.
Студийцы собрались на 8 Марта у Лены. Ее брат Толик поздравительно целует ее и отходит. Я в шутку спрашиваю: «Только ему, или всем можно?» Она оборачивается: «Давай, пока Тольки нет!» И подставляет губы. Теперь я знаю, какие они, девичьи губы: мягкие, теплые, с каким-то пьянящим привкусом.
Танцы под радиолу. Я танцую со всеми, кроме Лены – как мне теперь с ней, после поцелуя? Я выпил три стакана сухого вина и разошелся, как никогда. Танцую так, как будто умею, и даже веду. Девчата толкуют насчет удара, и что они меня просто не узнают. Обычно я танцую, стараясь держаться подальше. От опасной близости путаются и мысли, и ноги. А тут нарочно хочется почувствовать девчачьи упругие комочки где-то под своей грудью. А Светка не дается – но так еще интереснее.
Давно за полночь – а мать разрешила до 12. Дома калитка закрыта, приходится лезть через забор. Подхожу к окну. Мать стирает. Стучу. «Кто?». Неуверенно: «Я». – «Иди туда, где шлялся». Стою, жду более конкретных ЦУ. Соображаю, насколько позже 12 пришел – часов-то у меня нет. Появляется мегера со скалкой в образе матери и предлагает зайти в дом, чтобы не поднимать шум во дворе. Не выпуская ручки приоткрытой двери, кошусь на скалку. Мегера шипит, скалка шлепает по рукаву пиджака. Еще и еще. Я бережно освобождаю добрую женщину от злобной палки и кладу ее (не женщину, а палку) на табурет – вот я и в домике.
Стаскиваю пальто, пытаясь защищаться физически и словесно. Ей, видите ли, не нравится запах, который исходит из моего рта – якобы я пил водку. Раздеваясь и оправдываясь между делом, ложусь в постель. Ее особенно возмущает то, что я считаю, что ничего чудовищного не произошло. Она заявляет, что не даст мне спать, и притаскивает один за другим два ремня, которые в таком же порядке переходят под мою подушку. Успокоив меня тем, что у нее припрятан еще мой армейский, она пытается открутить мне левое ухо. Не получается. Соскоблив слой кожи с моей щеки (я – мумия, не вздрогнул), она уходит, видимо, удовлетворившись этим. Я слышу еще несколько замечаний насчет хороших и плохих мальчиков и – бай-бай…
Во сне я улетаю от преследователей, боясь запутаться в проводах или получить удар током – вверху всевидящее око Матери. К концу сна я стараюсь вызвать восхищение способностью летать у прохожих. При этом я опускаюсь, когда устаю, в чужие дворы, прохожу через внутренние помещения, чтобы выйти на улицу. То ли падший ангел, то ли беспризорник.
XX съезд. Я сдаю экзамены в Дагестанский университет на историко-филологический факультет. Поджидаю на улице преподавателя, который поставил мне тройку по истории.
– За что?
– Прости, дорогой, такая жизнь пошла. Раньше каждое пятое число приходил человек в военной форме с пистолетом на боку, приносил в конверте вторую зарплату, давал расписаться в ведомости, и все. А теперь… Теперь список нам дают, тебя там не было, понимаешь?
После экзамена по немецкому встречаю на улице Рахиль Зеликовну.
– Что такой невеселый?
– Не набрал баллов, одни трояки, только по сочинению пять.
– Что, и по немецкому тройка?
– Угу, с него иду.
Рахиль Зеликовна качает головой и ведет меня к себе домой. Звонит по телефону, чтобы мне выдали ведомость. Я приношу ей, она ставит пятерку, пишет: «Исправленному верить», и я отношу ведомость на кафедру. Меня зачисляют и просят написать о впечатлениях первокурсника – мое сочинение оказалось лучшим.
Я на лекции по истории партии. Преподаватель мямлит что-то, путается, говорит, что отвечать на семинарах и сдавать экзамены можно только по лекциям. Я рисую его унылое лицо и по школьной привычке читаю что-то интересное.
С увлечением занимаюсь в секции фехтования, бегаю за институт на средние дистанции.
Мы запустили спутник! А американский нейрофизиолог Джеймс Олдс открыл в головном мозгу центр удовольствия. Крысы с вживленным электродом часами нажимают на педаль, стимулируя мозг, и погибают от голода рядом с кормушкой. Мать Юрки, уехавшего на учебу в Ленинград, жалуется, что он выпивает. Я пишу ему письмо, которое начинается так:
Что ж ты, Юрка,пропиваешьМатеринские соленые рубли…
А заканчивается письмо рассказом про крысиную мастурбацию:
Есть эрозонав крысином мозгу.Крохотный центр удовольствия.Бьют электроды по пище тоскуЛучше всякого продовольствия.
Я больше хожу в студию, чем в университет, на втором курсе меня отчисляют.
На коллегии Министерства соцобеспечения, где мать работает главным бухгалтером, меня убеждают продолжить учебу, пишут письмо ректору, я восстанавливаюсь. Однако хожу только на лекции по психологии, а потом и вовсе оставляю университет, рассчитывая на продолжение учебы в студии, но ее вскоре закрывают – Москва не утвердила.
Зато меня приглашают работать в театр. Я опаздываю на репетицию, бедная мама, всхлипывая и причитая, бежит за мной, тащит к директору. Он разводит руками: театр готовится к декаде Дагестанской культуры в Москве, готовят «В добрый час» Виктора Розова со мной в главной роли. Мать уходит из театра в слезах, я бегу в репетиционный зал. Мне очень нравится рубить дедовой шашкой мещанскую мебель родителей.
После репетиции молодой рабочий сцены приносит шпаги – устроим дуэль? У шпаг кто-то свинтил защитные шарики на концах, мы без масок. Скрещиваем шпаги, я выкручиваю у парня из руки его оружие. Рыцарски поднимаю и вручаю эфесом вперед, как положено. Он, не дожидаясь, пока я встану в стойку, делает неуклюжий выпад, царапает мне щеку. Я отступаю и лечу во флеш-атаку, как Гамлет: «Ступай, отравленная сталь, по назначенью!» В последнее мгновение успеваю отдернуть шпагу, но он вскрикивает и хватается за лицо, прибегает наша истеричная помреж, а вскоре и мама. Ей сказали, что мне выкололи глаз.
Мой первый профессиональный выход на сцену. Зал вдруг взрывается долгими аплодисментами. Немая сцена, актеры недоуменно переглядываются. На балконе скандируют «Ге-ша! Ге-ша!», как раньше на стадионе. Оказывается, это университет пришел «на меня».
Обучение эстетическому восприятию и творчеству может быть крайне желательным аспектом клинической подготовки.
Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 176
