Заида вскрикнула и упала на колени.
— Аль Хаким!
— Да, Аль Хаким, о, неверная грешница! — Его глухой голос звучал подобно похоронному звону, неумолимый и безжалостный, словно медные трубы страшного суда. — О, самонадеянная и глупая женщина, осмелившаяся нарушить указ Аль Хакима, который есть слово Господне! Та, что ходит по улицам во грехе и отвергает приказания благочестивого правителя! О Аллах, могучий и великий! О Повелитель Трех Миров, отчего не поразишь ты ее ударом молнии, дабы все узрели ее участь и содрогнулись!
Затем, внезапно переменив тон, он резко крикнул:
— Схватить ее!
Когда руки чернокожих слуг коснулись ее тела, Заида упала в обморок — в первый и последний раз в жизни.
Она не чувствовала, как ее подняли и пронесли через ворота, через увитые цветами и пахнущие пряностями сады, через коридоры, обрамленные спиральными колоннами из алебастра и золота, а затем в комнату без окон, двери которой были заперты на золотые засовы, украшенные аметистами.
Венецианка пришла в себя на покрытом коврами и подушками полу. Ошеломленно оглядевшись по сторонам, она внезапно вспомнила все, что с ней случилось. Тихо вскрикнув, она отпрянула, увидев над собой схватившего ее человека. Калиф стоял со сложенными на груди руками и мрачно горящими глазами, которые, казалось, прожигали ее насквозь.
— О Лев Правоверных! — взмолилась она, пытаясь подняться на колени. — Пощади! Пощади!
Еще не договорив, она уже понимала всю тщетность просьб о пощаде — здесь милосердие было неизвестно. Она стояла на коленях перед самым ужасным из монархов мира, чье имя звучало проклятием в устах христиан, иудеев и правоверных мусульман; человека, который, объявив себя наследником Али, племянника Пророка, был главой шиитского мира, воплощением Божественного Разума для всех шиитов; человека, приказавшего убить всех собак, вырубить лозы и сбросить в Нил весь мед и виноград; человека, который запретил все азартные игры, конфисковал собственность христиан-коптов и подверг собственный народ ужасным пыткам; человека, который считал неподчинение любому из его приказов, сколь бы незначительно оно ни было, самым тяжким из всех возможных грехов. Переодевшись, он бродил ночами по улицам, как когда-то Гарун аль-Рашид, следя затем, чтобы соблюдались все его указы.
Аль Хаким смотрел на нее немигающим взглядом, и Заида чувствовала, как внутри у нее все сжимается от ужаса.
— Богохульница! — прошипел он. — Орудие шайтана! Дочь сил зла! О Аллах! — внезапно закричал он, воздевая к небу руки в широких рукавах. — Какого наказания заслуживает сей демон? Какой кары, каких ужасных мук будет достаточно, чтобы воздать ей по справедливости? Даруй мне мудрость, о Аллах!
И тогда Заида поднялась с колен, сбросила порванное покрывало и вытянула руку, указывая на его лицо.
— Зачем ты призываешь Аллаха? — истерически взвизгнула она. — Призови Аль Хакима! Аллах — это ты! Аль Хаким — Бог!
Неожиданно смолкнув, он закружился на месте, схватившись за голову и что-то неразборчиво крича. Затем он выпрямился и ошеломленно взглянул на нее. К ее природным актерским способностям добавился неприкрытый ужас того положения, в котором она оказалась. В глазах Аль Хакима она выглядела ослепленной неким неземным великолепием.
— Что ты видишь, женщина? — прошептал он.
— Аллах явил свой лик предо мной! — прошептала она в ответ. — В твоем лице, сияющем словно утреннее солнце! О нет, я сгораю, я умираю в сиянии твоей славы!
Она закрыла лицо руками и, дрожа, упала на колени. Аль Хаким провел дрожащей рукой по лбу и вискам.
— Бог! — прошептал он. — Да, я Бог! Я догадывался… я мечтал об этом… я, и только я обладаю мудростью Бесконечного. Теперь же и смертный узрел это, узнал Бога в обличий человека. Да, это истина, которой учат наставники шиитов — Воплощение Божества. Наконец передо мной предстала Истина из истин. Не просто воплощение божества — самого Аллаха! Аль Хаким — Аллах!
Обратив взгляд на женщину у своих ног, он приказал:
— Встань и посмотри на своего Бога!
Она робко поднялась, съежившись под его немигающим взглядом. Венецианка Заида не казалась чрезвычайно красивой в глазах арабов, требовавших идеально отточенных черт и изящной фигуры, но она была хороша собой: крепко сложена, с большой грудью, массивными бедрами и плечами несколько шире обычного. Нельзя было отнести к классическим греческим образцам и ее слегка веснушчатое лицо. Однако от нее исходила жизненная энергия, превосходившая внешнюю красоту. В карих глазах светился проницательный разум, а в гибких руках и крупных бедрах чувствовалась физическая сила.
Что-то изменилось в широко раскрытых глазах Аль Хакима; казалось, он впервые отчетливо увидел ее.
— Твой грех прощен, — нараспев произнес он. Ты первая, кто приветствовал своего Бога. Отныне ты будешь служить мне верой и правдой.
Она распростерлась перед ним, целуя ковер у его ног, и он хлопнул в ладоши. Низко кланяясь, вошел евнух.
— Немедленно отправляйся в дом Захира эль-Гази, — приказал Аль Хаким, глядя поверх головы слуги и словно не замечая его. — Скажи ему: «Это слово Аль Хакима, который есть Бог: день завтрашний станет началом великих событий, строительства кораблей и сбора воинства, так, как ты и желал; ибо Бог есть Бог, и неверные слишком долго оскверняли имя Его!»
— Слушаю и повинуюсь, господин, — пробормотал евнух, с поклоном направляясь к дверям.
— Я сомневался и опасался, — словно во сне сказал Аль Хаким, устремив взгляд в одному ему известную даль. — Я не знал — как знаю теперь, что Захир эль-Гази есть орудие Судьбы. Когда он убеждал меня в необходимости завоевания мира, я колебался. Но я — Бог, а Богу подвластно все; о да, все царства и слава!
3
Окинем взглядом мир той знаменательной ночи 1021 года от Рождества Христова. Это была одна из ночей века перемен, века, в котором в муках рождался современный мир. Это был мир, раздираемый в клочья и алый от крови, мир хаоса и страха, мир, беременный невероятным могуществом, но казавшийся погруженным в застой и лежавшим в развалинах.
Суннитское население Египта стонало под пятой шиитской династии — династии, давно уже не владевшей миром, но до сих пор могущественной, простиравшейся от Евфрата до Судана. Между границами Египта и западным морем тянулась бескрайняя пустыня, населенная дикими племенами, номинально подвластными калифу. Когда-то они разгромили готское королевство Испании и ныне нуждались лишь в могущественном вожде, чтобы вновь обрушиться сметающей все на своем пути волной на христианский мир.
В Испании разделенные мавританские провинции уступили перед натиском войск Кастилии, Леона и Наварры. Однако эти христианские королевства, несмотря на силу и отвагу их воинов, не смогли бы противостоять объединенному нападению последователей ислама. Они образовали западный рубеж христианского мира, в то время как Византия стала его восточным рубежом, как в дни Омара и его всепобеждающих союзников, сдерживая рога Полумесяца и не давая им сомкнуться в центре Европы в неумолимый круг. Полумесяц отнюдь не был мертв; он лишь спал, и даже во сне били барабаны его империи.
