Да все, мать его, знали, кроме меня.
Благословенная слепота, от которой меня избавила Лайма. Она была маленькой и хрупкой, будто выточенной из куска горного хрусталя. Светлые до полупрозрачности волосы. Кожа настолько белая, что гляделось это едва ли не отвратительно. И огромные наивные глаза...
...вы меня не знаете...
Легкое платьице, едва прикрывавшее колени. Кружевной платочек и браслет с крупными сапфирами. Между камнями висели колокольчики, и браслет при каждом движении позвякивал. А Лайма не умела стоять, не двигаясь.
...нас не представляли друг другу, и в любом другом случае я бы не стала разрушать семью, но... понимаете...
Лайма была беременна.
Немножко.
Так она сказала и мило зарозовелась. А я, помню, стояла и пыталась понять, что этой странной девочке, нужно от меня. Она же, ободренная молчанием, говорила и говорила...
...Мар меня не любит.
Быть может, когда-то и любил, но давно. Я ведь понимаю, что любые чувства рано или поздно умирают, особенно, если над ними не работать.
Как?
Ежедневно и ежечасно.
Хорошая жена не бросит мужа ради науки. Хорошая жена следит за собой и уж точно не станет носить унылую серую форму и плевать, что в лаборатории без нее делать нечего. И вообще, к чему хорошей жене лаборатории? Она домом должна заниматься.
Каким?
Тем, который принадлежал Мару. Он, конечно, требовал реконструкции, чем, собственно, Лайма и занялась...
Дом?
Мое удивление защищало от боли. Какое-то время. А Лайма говорила, говорила и говорила... и главное, я понимала, что она не врет. Она... она была слишком уверена в собственном превосходстве, чтобы опуститься до лжи.
Я ведь...
Все знали, что Мар женат.
Кто все?
Его семья, которая этого брака не одобряла категорически. Его друзья, полагавшие, что Мар поспешил. Друзья его друзей. Знакомые. В свете только и разговоров, насколько Мару приходится тяжело... и да, их познакомила Сауле. Что в этом дурного?
Лайма не собиралась влюбляться.
Лайма просто...
Небольшой роман, который ни к чему не обязывает, но получилось так, что их роман затянулся. Насколько? Лайма наморщила носик. Три года уже... Мар? Нет, он ничего не обещал, да и она не требовала, понимала, что разводы в их кругах не приняты, даже если супруга попалась настолько неудачной. О нет, Мар ничего такого не говорил, но и без слов понятно.
Он меня не любит.
Стыдится.
Поэтому и прячет за стенами университета. Он ведь и в город меня не вывозит, если подумать, не говоря уже о том, чтобы поселить в доме, как это положено. Он даже ко двору меня не представил, что было почти откровенным нарушением правил, но... Мару простили.
Вошли в положение.
Чувствовала ли я, как мир рушится? Мой такой уютный замкнутый мирок, в котором я была абсолютно счастлива? О да... то есть, земля из-под ног не уходила. День не стал менее солнечным. Напротив, для всех все было обыкновенно.
Университет.
Парк.
Студенты на скамейках. Кто-то бренчал на гитаре, кто-то пел, кто-то, забравшись на край древней чаши, норовил дотянуться до ледяной струи фонтана и поймать каплю удачи. Бродили по дорожкам треклятые голуби. Щебетала Лайма, окончательно уверившись, что опасности я не представляю. Помилуйте, какая опасность от нейты, не способной сотворить заклинание выше пятого уровня. Позвякивали колокольчики на браслете. А я... я пыталась понять, когда же именно пустила свою жизнь псу под хвост. Выходило, что давно...
- Понимаете, я бы не стала нарушать правила, - Лайма коснулась платочком щеки, на которой блестела россыпь искусственных звезд.
Вживленные кристаллы - писк современной моды... и ей они шли.
- Но... столько времени, а ты так и не забеременела, что совершенно недопустимо.
Гладкие ноготки.
Идеальная кожа.
Белесая вязь родового узора, который начинался на левом предплечье, поднимаясь выше, при этом не выглядел ни пошлым, ни странным, но этаким вполне естественным продолжением кружевного сарафана.
- А я... у меня будет ребенок, - Лайма убрала платочек в крохотный клатч, украшенный теми же сапфирами. - И как мать я должна позаботиться о его будущем...
- Мар...
- Не знает, - она, вдруг разом утратив былую робость, подхватила меня под руку. - И не стоит ему говорить. Мужчины порой ужасающе упрямы. Он вбил себе в голову, что несет за тебя ответственность.
Почему я не послала ее подальше?
Почему позволила увлечь себя? Шла по дорожке, по желтому камню, слушала, как цокают тонкие каблучки и раздумывала, что ж я за дура-то такая...
- Но мы-то знаем, что ты человек взрослый... тебе, несомненно, казалось, что ты сделала удачную партию...
- Чего вы от меня хотите, - в какой-то момент мне просто надоело ее слушать.
Лайма Бринциг.
Единственная дочь и наследнице Лютера Бринцига, совладельца «Большой континентальной», которой принадлежало более сотни цепеллинов. Она и вправду достойная партия, куда более подходящая, чем я. А ребенок... я ведь заговаривала о нем, не потому, что и вправду хотела детей, то есть, хотела, конечно, но не сейчас, а когда-нибудь потом, после... и Мар, как показалось, понял.
Сказал, мол, куда нам... надо пожить для себя.
И я вздохнула с немалым облегчением.
- Хочу, чтобы ты перестала всем мешать, - сказала Лайма, окончательно сбрасывая маску несчастной девочки.
Взгляд у нее был холодным.
Да и... читалось в нем куда больше, чем было сказано. И вправду, как посмела я, воплощенное недоразумение, заявлять свои права на того, кто плоть и кровь от плоти и крови высшего света.
Эйты не женятся на...
...просто так.
- Подай на развод. Папа... поможет решить вопрос быстро. Прояви благоразумие, и мы не останемся в долгу. Папа оплатит переезд...
- Переезд?
Лайма повела плечиком
- Мне не нужны в будущем ни слухи, ни двусмысленные ситуации. Ты, кажется, наукой занимаешься?
Я кивнула.
Кажется.
Занимаюсь.
- Папа подыщет место где-нибудь... в другом городе. Жилье... с ним сама разберешься. Двести тысяч компенсации хватит?
Двести тысяч... сумма для меня невероятная, невозможная даже. Я честно попыталась вообразить эти самые двести тысяч, сперва в банковских пачках, перетянутых розовыми лентами, потом россыпью, в кронах... хватит или нет? За убитую любовь и разрушенную жизнь?
