2
Когда на следующее утро у Слоан зазвонил будильник, она тут же приняла еще одну дозу «бензо». Он будет ей необходим в течение дня: утром ее ждет открытие Монумента Десятилетия, памятника-мемориала погибшим при нападениях Темного, а уже вечером ей надо быть на празднике Десятилетия Мира, чтобы отпраздновать прошедшие годы со дня победы.
Город Чикаго заказал проект памятника художнику по имени Джеральд Фрай. Судя по его портфолио, свое вдохновение он черпал в работах минималиста Дональда Джадда, потому что по факту памятник оказался просто металлической коробкой в центре города, окруженной полосой пустой земли там, где некогда в центре района Чикаго Луп стояла неприглядная башня, чьи окна выходили на реку. Когда машина Слоан подъезжала к нему этим утром, он показался ей таким маленьким, по сравнению с окружавшими его высотками, сверкающими на солнце.
Чтобы не парковаться, Мэтт вызвал машину с водителем, и это оказалось кстати, поскольку весь город кишел людьми. Толпа была настолько плотной, что водителю пришлось протискиваться сквозь нее, нажимая на гудок своего черного линкольна. И то не все реагировали на звук, а пропускали машину, только почувствовав под коленями жар от двигателя.
Когда они подъехали к заграждению, полицейский пропустил их дальше и они двинулись по свободному участку дороги, прямо к памятнику. Слоан ощутила пульсирующую боль за глазами. Так обычно болит голова. Как только они откроют дверцу машины и Мэтт выйдет, все сразу поймут, кто они такие. Толпа начнет поднимать вверх свои телефоны, чтобы записать их на видео. Они будут просовывать через заграждения для автографов свои фотографии, блокноты и руки. Они будут выкрикивать имена Мэтта и Слоан, рыдать, пробиваться вперед и рассказывать истории о том, кого и что они потеряли.
Слоан очень хотелось домой. Но вместо этого она вытерла ладони о брюки, медленно вздохнула и положила руку на плечо Мэтта. Машина медленно остановилась. Мэтт открыл дверь.
Слоан шагнула следом за ним, прячась от шума. Мэтт повернулся к ней, ухмыльнулся и произнес ей прямо в ухо: «И не забудь про улыбку».
Многие мужчины просили ее улыбнуться, но все, чего они на самом деле хотели, это обладать ею. Мэтт же просто хотел защитить ее. Его собственная улыбка была его оружием против мягкой и коварной формы расизма, которая проявлялась в торговых центрах, прежде чем работники узнавали, с кем они имеют дело, когда люди начинали предполагать, что он родился в каком-нибудь неблагополучном районе (а на самом деле в Верхнем Ист-Сайде), или когда начинали говорить о роли в спасении мира Слоан и Алби, будто Мэтта, Эстер и Инес в помине не было. Этот расизм сквозил в молчании, неуверенности в словах, неловких шутках и несвязных разговорах.
Бывали и другие, более жесткие формы проявления расизма, но тут в дело шло другое оружие.
Мэтт подошел к толпе, прижавшейся к заграждению, где его ждали люди с фотографиями, журнальными статьями, книгами. Он достал из кармана черный фломастер и подписал их быстрым росчерком – «MW» – W как зеркальное отображение М. Слоан наблюдала за ним издалека, на мгновение отвлекшись от хаоса, который творился вокруг них. Он наклонился, чтобы сфотографироваться с рыжеволосой женщиной средних лет, которая не знала, как обращаться с телефоном. Он взял его у нее, чтобы показать, как переключаться на фронтальную камеру. К кому бы он ни повернулся, каждый хотел поделиться с ним своей историей, они благодарили и рассказывали ему о тех, кого потеряли в войне с Темным. И с каждым из них за эти секунды он прожил и радость, и скорбь.
Через несколько минут Слоан подошла к нему и положила руку на плечо:
– Прости, Мэтт, но нам пора идти.
Конечно, и к ней тянулись люди, размахивая экземплярами Gentry с ее лицом на обложке с одной стороны и с мордой засранца Рика Лейна – с другой. Некоторые выкрикивали ее имя, но она, как всегда, не обращала на них внимания. Щедрость, доброта и светский лоск были оружием Мэтта. У Слоан в арсенале – отчужденность, высокий рост и полное безразличие к происходящему.
Мэтт посмотрел на группу чернокожих подростков в школьной форме. Одна из девушек заплела волосы в крошечные косички с бусинками на концах. Они застучали друг о друга, когда она взволнованно подпрыгнула на цыпочках. В руках у нее был блокнот, как будто сейчас она попросит автограф.
– Секундочку, – сказал Мэтт Слоан и направился к ребятам. Она немного поежилась от его слов, но это ощущение исчезло, когда Слоан увидела, как он слегка изменил позу, расслабив плечи.
– Привет, – он улыбнулся девушке с блокнотом.
У Слоан слегка кольнуло в груди. Были в его душе такие местечки, к которым она никогда не получит доступа, говорил он порой на таком языке, который она никогда не услышит, потому что когда она была рядом, слова растворялись и исчезали в воздухе.
Дальше она решила идти без него. Успеет ли он на церемонию вовремя, не имело особого значения. Без него не начнут.
Она прошла по узкому проходу, который полиция прорубила в толпе, и поднялась по ступенькам на сцену, стоявшую перед металлическим памятником – ящиком размером со среднюю спальную комнату, стоящим посреди пустоты.
– Сло! – Эстер стояла на сцене в туфлях на высоченных каблучищах, в черных кожаных штанах и махала ей рукой. На ней была слишком свободная белая блузка, и издалека ее лицо выглядело почти естественным, но чем ближе Слоан подходила, тем ей становилось лучше видно, что гладкое сияние кожи – это результат работы тональника, пудры, хайлайтера, бронзатора, пудры для фиксации макияжа и еще бог знает чего.
Когда она увидела Эстер, у Слоан будто камень с души свалился. За то время, как подруга вернулась домой, чтобы позаботиться о маме, жизнь пятерых сильно изменилась. Слоан поднялась по ступенькам на сцену, отказавшись от помощи охранника, который предложил ей руку, и заключила Эстер в объятия.
– Красивое платье! – сказала ей Эстер, когда они оторвались друг от друга. – Мэтт выбирал?
