Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
— Спасибо, хорошо, — поблагодарила Александра. — Анастасия уже выздоравливает.
— Так она болела, что ли?! — Хозяйка всполошилась, вскочила с дивана, попятилась подальше от двери и даже руки к груди прижала. Вон как переживает, подумать только… Допятилась до письменного стола, наткнулась на него шедевром липосакции и испуганно сказала: — Так надо же врача вызвать!
— Врач был. Вчера и сегодня. Определил аллергию.
— Это заразно?
Вот в чем дело-то… Заразиться боится — вот и все ее переживания.
— Нет, — едва скрывая внезапно возникшее чувство сожаления, сказала Александра. — Аллергия на запах цветущего кактуса. Цветок пахнет гниющим мясом. Пришлось его срезать и сжечь.
Она пару секунд ждала реакции, потом отвернулась, взялась за ручку двери и только тогда услышала за спиной:
— Можете быть свободны, Александра.
Можете быть свободны! Ох, если бы она могла быть свободна… Когда-то давно, целую жизнь тому назад, она говорила почти те же слова матери: «Ты ведь можешь быть свободна! Просто уйди — и все!» Мать смотрела на нее спокойным взглядом и говорила спокойным голосом: «Вряд ли ты сейчас сумеешь меня понять, Александра. Было бы славно, если бы ты так никогда и не сумела меня понять. Бог даст, получишь диплом — и будет у тебя другая работа».
Диплом Александра получила, да толку-то от этого диплома… У нее оказалась та же работа, что была у мамы. И у бабушки. И у прабабушки. В разное время их называли по-разному — учительницей, няней, гувернанткой… Александру Хозяйка назвала бонной. Такое гламурненькое слово. Всегда можно небрежно упомянуть в обществе: «У меня бонна — княгиня. Четыре языка знает. И музыку, и рисует, и танцы, и хорошие манеры… Профессионалка».
Александра вовсе не была княгиней. Княгиней была ее прабабушка, Александра Павловна Комиссарова, первая из рода потомственных гувернанток детей новой элиты. Главным образом — партийной элиты. И военной. Иногда попадались какие-то литераторы или ученые, но они тоже были из новых. И фамилия у Александры Павловны была вовсе не Комиссарова, у княгини была какая-то нормальная княжеская фамилия, которую правнучка не знала. Внучка и дочка наверняка тоже не знали. Знали бы — не уцелели бы. Фамилию Комиссарова княгине дал ее первый хозяин, уголовник Федя Клейменый. Сначала он застрелил князя, мужа Александры Павловны, потом выбрал из княжеского добра то, что и самому пригодится, потом прихватил и девятнадцатилетнюю княгиню — эта уж точно пригодится, вон какая барынька, прямо картина писаная, даже и жалко такую красотулю сразу в расход, — а потом погрузил добычу на телеги, а княжескую усадьбу поджег. Потом уголовника Федю Клейменого назначили комиссаром, он вышел в большие люди, в «высшие эшелоны власти», стал бриться каждый день, хотя бы раз в неделю — мыться, привык проверять, застёгнуты ли штаны, даже читать научился… Присмотрел хорошую квартиру, пристрелил хозяина, старого врача, — наверняка буржуев лечил, контра, — поселился в этой квартире, пользуясь только кухней, а княгиню Александру Павловну поселил в кабинете с зарешеченным окном. Держал под замком. Убежать было невозможно. Из прежней квартиры — полуподвальной комнатки с застекленной щелью вместо окна под самым потолком — тоже невозможно было убежать. Уходя, комиссар закрывал комнату на замок. Оставлял ведро воды и пол буханки хлеба. На всякий случай, вдруг у него заседание какое-нибудь на пару суток или опять ответственная командировка с заданием «красный террор». Контры-то много еще осталось, разве за один день всех перестреляешь… Да если даже и за два дня не управится, так и ничего, не помрет княгиня с голоду. Красный пролетариат до революции всю жизнь под гнетом кровопийц страдал, так вот пусть теперь и княгиня пострадает. Будет знать, как угнетать народные рабоче-крестьянские массы. Александра Павловна всю свою девятнадцатилетнюю жизнь провела за границей, по-русски говорила с акцентом, вышла замуж в Париже, и перед самой февральской революцией молодой муж повез ее в Россию кружным путем, в обход всех фронтов, — позвал старый князь, собрался умирать, хотел попрощаться. Старого князя молодые в живых уже не застали, зато застали самое начало бунта — того самого, бессмысленного и беспощадного. Александра Павловна все удивлялась, почему полиция в конце концов не наведет порядок. Она ничего не понимала про народные рабоче-крестьянские массы, и типичного их представителя Федю Клейменого искренне считала буйнопомешанным, сбежавшим из сумасшедшего дома.
Однажды, оставшись в полуподвале одна, попробовала позвать кого-нибудь на помощь. Влезла на шаткие дощатые козлы, заменявшие стол, ручкой поварешки — ножи Федя ей не оставлял — с трудом отковыряла окаменевшую в щелях замазку, срывая ногти и в кровь обдирая руки, вынула узкую продолговатую раму, закрывающую узкое продолговатое окно — и чуть не потеряла сознание от холодного сырого воздуха, обрушившегося на нее внезапно и тяжело, как водопад. Воздух пах весной. В нем было много запахов, и довольно противных тоже, но в нем был кислород. Воздух пах жизнью, а княгиня в этом полуподвале уже забыла, как пахнет жизнь. Этот запах внушал надежду. Те, кто живет на свободе, в этом воздухе, в этом запахе, — они, конечно, все нормальные! Они обязательно помогут ей, спасут ее от буйнопомешанного комиссара, позовут полицию, взломают дверь, выведут ее из этой ямы на белый свет, на чистый воздух, на этот пахнущий жизнью воздух…
Княгиня отдышалась, пристроила вынутую раму на козлах, вытянулась изо всех сил к узкой щели окна и, цепляясь ободранными пальцами за щербатый край проема, отчаянно закричала:
— Помогите! На помощь! Кто-нибудь! Пожалуйста, господа, помогите мне!
Она долго кричала. Почти совсем охрипла и очень замерзла. С трудом слезла с козел, сняла с деревянных нар грязное колючее одеяло, завернулась в него, стараясь не дышать, — от одеяла несло вонью буйнопомешанного комиссара Феди Клейменого, — и опять полезла на козлы, уже не надеясь, что ее кто-нибудь услышит. Но хоть подышать немножко запахом жизни… Мимо окна по тротуару застучали шаги — твердые, уверенные, широкие шаги молодого, сильного мужчины. Может быть, военный? Военные всегда приходят на помощь тем, кто попал в беду.
— Помогите! — закричала она из последних сил, цепляясь окоченевшими пальцами за проем окна. — Умоляю вас! Сударь, помогите, пожалуйста! Я умираю…
Шаги смолкли, в проем окна посыпался какой-то мусор, на плечо ей шлепнулся ком сырого грязного снега, и молодой, веселый, слегка гнусавый голос — близко, наверное, говоривший к самому окну наклонился, — спросил:
— А шо ета, а? Баба или ишшо хто? Или кошонок мявчить? Ей, кошонок! Ты шо мявчишь? Свалилси? А вот не лазь в чужуя фатеру! Кысь — кысь — кысь… Ихде ты тама?
На княгиню посыпался еще какой-то мусор и комья сырого снега, а потом в проеме показалась рука — широкая мужская рука с растопыренными пальцами. Княгиня вцепилась в эту руку обеими своими руками и отчаянно заговорила, захрипела сорванным голосом, стараясь только не разрыдаться:
— Это я! Это не котенок, это я… Пожалуйста, спасите меня… я умираю! Меня держат взаперти… Ах, боже мой, я так давно не видела неба… Сударь, вы добрый человек, я это чувствую, вы готовы даже котенку помочь… Помогите же мне! Этот сумасшедший закрывает меня здесь на замок, иногда даже хлеба не оставляет, я голодаю, а ведь у меня будет ребенок! Боже мой, разве так можно с живыми людьми…
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
