Несколько способов отъёма денег
Нищий – это чеховский человек с молоточком (ненавижу эту цитату!), который стоит рядом со счастливцем и тюк-тюк ему по башке: не всё, мол, хорошо! Не садись на пенёк, не ешь пирожок, вот страдающий брат твой!
Но в России нищим подают, откупаясь таким образом от судьбы. Дают ей задабривающую взятку. А вот в чёрной или жёлтой стране богатый белый человек не допускает мысли о том, что со временем может занять место рядом вот с этим беззубым, босоногим старцем, едва прикрывающим костлявые чресла свои. Кроме того, когда нищих очень много (а в Индии, на Цейлоне и кое-где в Африке их очень много), их сперва перестают замечать, а после начинают ненавидеть. Попрошайкам приходится постоянно заявлять о себе и требовать внимания.
Российский нищий тих. Нищета развивающихся стран агрессивна и напориста, что в сочетании с подобострастием создаёт комплекс, достойный пера Достоевского. С проблемой местного попрошайничества любой русский, приезжающий на экзотику, сталкивается в первую голову.
В день прибытия на Цейлон мы с X., моим соседом по комнате, отправились прогуляться по Коломбо. Мы были наивны. Отель стоял на берегу океана – грязного, но бурного; купаться не рекомендовалось, но постоять и повдыхать вольный горько-солёный ветер было весьма в кайф. Хотелось приветствовать улыбками местное население – и это стремление в конечном итоге горько нас подвело.
К нам подошли двое дружелюбных уроженцев Шри-Ланки, и один из них на приличном английском принялся расписывать свою любовь к России. Он даже бывал однажды в Москве – почему-то больше всего его воображение поразила станция метро «Сокол». Впрочем, возможно, он имел в виду «Песню о соколе»? Второй коломбиец тоже любил Россию и русских. Туземцы пояснили, что преподают в школе и что это очень трудно. После чего второй тамилец попросил у нас автографы. Мы умилились настолько, что без тени сомнения поставили свои закорючки в длиннейшем списке – и тут наши новые друзья нам пояснили, что мы расписались в списке добровольных жертвователей на их школу. Только здесь наблюдательный X. заметил, что против каждой росписи указана сумма никак не меньше пятидесяти долларов (остальные благотворители были кто из США, кто из Германии). Денег у нас с собой было не ахти сколько, заказов от семей и друзей – выше головы, и жертвовать в первый же день пятьдесят долларов абсолютно не улыбалось. Поскольку в начале разговора мы успели признаться, что отправляемся на ближайший базар в рассуждении купить кокосов-ананасов, сослаться на оставленные в номере деньги было уже нельзя. Мы соврали, что зайдём в ближайший отель поменять доллары (купюры крупные, всё такое), там нас, по счастью, обломили, ибо без паспорта на Шри-Ланке денег не меняют, а паспорта мы оставили в номере, – и туземцы нехотя отвяли, пройдя за нами, однако, ещё метров двести.
По мере приближения к туземному базару всякий белый человек, имей он даже недвусмысленный семитский нос вроде моего, обрастает толпой провожатых. Провожатые надеются, что за своё добровольное гидство получат от белого человека на цейлонский чай. Откупившись от торговцев и прорвавшись через толпу нищих, мы устремились было назад к океану, но стряхнуть гидов было уже невозможно.
– Сэр, вы русский, – уверенно обратился к X. один из них. – Вы русский, и вы хотите фотографироваться.
– О но! – воскликнул X., толком знающий только немецкий. – Переведи ему, что у нас денег нет.
– Вы хотите фотографии с женщинами? – вкрадчиво спросил другой, забегая вперёд.
Мы энергично пояснили, что терпеть не можем женщин, да ещё и сфотографированных.
– Вы хотите женщин, – твёрдо решил третий и схватил X. за руку. Ещё человек пять шли сзади – судя по всему, с более рискованными предложениями. X. вырвал руку и со страдальческим выражением лица – в нём взыграл комплекс вины белого человека – устремился вон с базара к местному вокзалу. Неожиданно от кучки сопровождающих отделился один, наиболее храбрый, и заговорщически произнёс:
– Бамбина.
– О, но бамбина! – понял X. Я по мере сил перевёл, что мы по горло сыты впечатлениями и вообще ноу мани.
– Ноу мани – ноу фанни, – весело сказал туземец. – Бамбина. Нот фото. Риал бамбина, гёрл. Смолл.
– Скажи ему, что мы гомосексуалисты! – провыл X.
– Тогда они предложат мальчика.
У меня было основание так думать, ибо очередной гид с совсем уже интригующим видом выдвигался в нашу сторону.
– Господи, ну соври что-нибудь! Скажи, что мы импотенты!
– Типун тебе на язык.
– Что у нас СПИД!
– Второй типун.
– Ну скажи, чтобы они привели в отель, что мы сейчас заняты!
Примерно это я и объяснил, но владелец бамбины не отставал:
– Рашен бамбина, – выкинул он последний козырь.
Этого демарша мы не ожидали. Русская девочка, похищенная туземцами, избиваемая, понуждаемая к соитиям! Мы должны, должны были её спасти, вырвать из лап сутенёров!
– Шоу ас рашен бамбина, – решительно сказал я. Туземец нырнул в толпу и под одобрительный гогот собравшихся выволок оттуда девушку лет шестнадцати, абсолютно местного розлива. Она была вопиюще нехороша собою, кокетливо хихикнула и сказала:
– Драстуте. Пасиба.
По всей видимости, после этого заклинания мы считались её собственниками, так что туземец потянулся к нам за деньгами, а бамбина всем видом изъявила готовность идти с нами. X. трусцой дёрнул в сторону побережья, я ринулся за ним, а бамбина скакала следом, как горная коза. За ней прыжками мчался туземец, на бегу сбивая цену. Когда мы таким порядком дотрусили до берега, он, кажется, нам уже приплачивал. Мы перешли на галоп и под негодующие крики местного населения оторвались.
– Чтоб я ещё раз! пошёл! в этот город! – задыхался X. Я кивал, не в силах выговорить ни слова: жара под тридцать, такие нагрузки не по моей комплекции. Переводя дыхание, мы стояли у океана, обдуваемые ветром. К нам возвращались покой и вера в человечество. В эту секунду нашего слуха достиг жизнерадостный крик:
– О, Москва! Хатло! Ю чейндж ер мани?
Это были наши преподаватели, сборщики пожертвований. Они нас караулили. Они знали, что мы вернёмся с базара и там уж точно разменяем часть своих денег. И теперь с нас причиталось по пятьдесят долларов.
