Я не вздрогнула, не дернулась, даже дыхание не сбилось, просто проснулась, не сразу сообразив, что происходит и почему так больно, а когда сообразила, мысленно помянула светлячка тихим злым словом.
Шею снова опалило огнем, как когда он ко мне прикоснулся, и я услышала невероятное — хорошо понятную, не напрягающую речь. На этот раз мне не казалось, что перевод запаздывает, как это было со светлячком. Слова накладывались на образы в моей голове и не пугали своей необычностью.
— А вдруг это, все-таки, дух леса? — озабоченный голос ворвался в мой нездоровый сон.
— От духа кровью бы не пахло, — ответили ему густым, тяжелым рычанием.
— А кто сказал, что это его кровь? — не унимался первый.
— Это выходец, — убежденно прорычал второй, — нужно добить.
— Спящего? — возмутился первый, и я возмущалась вместе с ним. Вот уж что-что, а умирать во сне я не хотела. У меня вообще смерть в планах не значилась.
В моих планах жирным шрифтом большими буквами было написано всего два слова «вернуться домой».
И пусть я не знала, как это сделать, не представляла даже, где нахожусь, но сдаваться не собиралась.
— Тогда разбуди его, — предложил тот, чья речь больше походила на звериное рычание.
В меня бесцеремонно потыкали палкой.
— Эй ты.
Не раздумывая, что делаю, я ухватилась за древко, дернула его на себя и глухо взвыла от прострелившей все тело боли.
Палку, на деле оказавшуюся вполне пристойной рогатиной, из моих ослабевших пальцев вырвали.
— Он ранен! — долговязый, худой парень обвиняюще указал на меня рогатиной. — И похож на человека.
Если бы я уделила ему чуть больше внимания, то смогла бы разглядеть и светлые, неровно подстриженные волосы, и россыпь веснушек на носу, и зеленые глаза, и короткий шрам на щеке. Возможно, мне даже хватило бы сил, чтобы восхититься его расшитой рубахой.
Но я на него не смотрела, и если бы горло не свело судорогой, уже самозабвенно визжала бы.
Рядом с парнем стоял медведь. Огромный бурый кадьяк.
— В-валерьянки мне, — простонала я, здоровой рукой хватаясь за сердце.
— Девчонка? — удивился парень и еще удивленнее добавил, — говорит по-нашему.
Чуть не ляпнув, что я теперь, кажется, по-всякому могу, прижалась лбом к траве, ругая себя за то, что голову подняла. Лучше бы мертвой прикинулась, может они бы меня в покое оставили.
Медведь зарычал, и в этом рычании я узнала голос того, кто хотел меня добить.
— Она не человек. Голова в огне.
Я невольно вскинула руку, прикрывая макушку. Рубиновый красный, замечательный цвет, стойкий, мне очень идет. Угробила на одну упаковку краски почти две тысячи рублей, а меня теперь из-за этого еще и убить хотят.
— Не в огне, — усмехнулся парень, — просто у волос цвет странный. Может она из дервичей? Говорят, у них встречаются красноголовые.
Медведь тяжело вздохнул.
Зажмурившись, я пыталась справиться с собой. Светящиеся инопланетяне и мутировавшие летучие мыши это одно, а вот говорящий медведь — верная дорога в дурку.
Меня даже не смущало то, что парень медведя тоже понимал. Все это казалось просто одним большим глюком моего производства.
Я не вникала в эмоциональный спор, касавшийся непосредственно моей персоны, просто легла так же, как лежала до их появления в моей непростой жизни, закрыла глаза и мгновенно вырубилась.
Сон мой, был больше похож на затяжной обморок, и в себя я приходила очень тяжело и болезненно.
А когда все же пришла, почти сразу поняла, что раньше все было еще вполне мило и даже адекватно, а вот сейчас, в это самое мгновение, на этой жесткой, но почему-то удобной кровати, я окончательно распрощалась с мыслью о своем психологическом здоровье. Не было у меня его, здоровья этого.
Плечо оказалось перевязано, царапины на руках смазаны какой-то зеленоватой гадостью, которая успела впитаться, но оставила легкий налет на коже. Одежды — моей последней связи с реальностью, поблизости не было, а сама я обряженная в длинную рубаху без рукавов, лежала под тонким покрывалом на низкой койке. Хлопок, на ощупь определила я, только хлопок и больше ничего.
В смысле с меня не только порванные джинсы с футболкой стянули, но и нижнее белье куда-то дели. И кроссовки тоже.
Небольшая комната, светлая и уютная, пахла травами, что сушились под потолком, и звенела от птичьего пения, доносившегося с улицы. Окно было открыто, и ничего не мешало звукам проникать в помещение.
Со своего места я могла разглядеть большой шкаф, пристроившийся в углу, и стол, стоявший перед окном, в ногах моей кровати.
Стул стоял рядом со мной, словно совсем недавно на нем кто-то сидел.
Никаких личных вещей видно не было, я не знала куда попала, кто хозяин этой комнаты, этого дома, этой дебильной рубахи, в которую меня обрядили, и совсем не чувствовала благодарности за помощь.
В голове было пусто. Я старательно гнала от себя воспоминания о светлячке, об охотниках и говорящем медведе, трусливо не желая анализировать случившееся.
Встать удалось только с третьей попытки, первые две привели к тому, что я свалилась на пол, опрокинув стул и потревожив все свои многочисленные раны. Уже с пола, ядрено матерясь, я медленно поднялась сначала на четвереньки, а потом и на ноги, перемежая матюги с уговорами себя любимой потерпеть.
Если бы мамочка слышала, как я ругаюсь, дала бы ремня и не посмотрела, что дочь у нее уже взрослая. Но она не слышала и знать не знала, что ее непутевая кровиночка не спешит к ней на поезде, а сидит в непонятном месте и силится не разреветься.
Я крепилась, крепилась, а потом встала на ноги, пошатнулась и разревелась таки. Как последняя девочка, осев обратно на кровать.
Сильно, как никогда прежде, хотелось домой.
Дверь открылась тихо, без скрипа, и у моих рыданий появился свидетель.
— А я ему говорил, что добить ее нужно было. Ненормальная она. Не дай праматерь, одержимая, — прогудели от порога.
Я вздрогнула и выпрямилась, смаргивая слезы, мешавшие разглядеть столпившихся у двери. Их было двое, и доверия они не внушали. Ни высокий - белый и худой, ни большой - грузный и бородатый. Первый пугал блеском желтых звериных глаз на бледном, будто нечеловечьем лице, а второй просто пугал. Потому что это он сейчас сказал, и это был именно тот голос, что чудился мне в медвежьем рычании.
— Свер… — попытался что-то сказать бородатый, но белый цыкнул, не отводя от меня своих жутких глаз, и тот сразу замолчал.
Я икнула, вытирая рукавом мокрые щеки и исподлобья глядя на белого, не зная еще, что так нельзя делать.
— Глаза опусти, — велел он, и даже в его голосе было что-то звериное.
