Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Под острыми скулами генерал-полковника прокатились желваки. Он поднялся с кресла, упёрся кулаками в стол.
– Она старше тебя на шесть лет, сын! О её профессии я уже не говорю!
– Мама старше тебя на полтора года, но это тебя не остановило в своё время, – Мигель отвечал быстро, словно заранее подготовился к разговору, и прекрасно видел, что это дополнительно злит отца. Да что там злит – бесит! – И я не вижу ничего предосудительного в её профессии.
Это «предосудительного» он вставил специально. Генерал-полковник Сухов терпеть не мог подобных слов, предпочитая выражаться, как он сам говорил «коротко, ясно и желательно по-русски». Хотя, как и все граждане Марсианской Республики, прекрасно владел как минимум тремя языками.
– Актриса! – воскликнул отец. – Я понимаю твой… восторг, сам по молодости… Но можно ли всерьёз думать о том, чтобы связывать свою жизнь с актрисой?!
– Почему нельзя?
– Да потому что все они потенциальные шлюхи, вот почему! Ты совсем, что ли, дебил, сын?! – небольшой, но крепкий кулак генерал-полковника врезался в столешницу.
Стакан в серебряном подстаканнике подпрыгнул, глухо звякнув. Остывший чай выплеснулся прямо на лист какой-то бумаги, лежащей перед отцом.
– Ах ты..! – Генерал схватил лист и яростно затряс им в воздухе, пытаясь стряхнуть коричневатую жидкость.
«Важная бумага, видать», – подумал Мигель отстранённо, а вслух спросил:
– Так ты считаешь Сандру шлюхой?
Генерал-полковник Сухов Александр Васильевич молчал. Только сопел тяжело через нос и по-прежнему махал в воздухе бумагой. На Мигеля он не смотрел.
– Если у тебя был неудачный любовный опыт с какой-нибудь актрисой, отец, – сказал Мигель, по прежнему изо всех сил стараясь держать себя в руках, не повышать голос и тщательно подбирать слова, – то я в этом не виноват.
И добавил по-испански:
– No es así?[1]
Отец положил бумагу на место и уставился на сына. В его глазах пылал голубой лёд.
– Пошёл вон, щенок, – сказал он тихо. – Видеть тебя не хочу. Делай что хочешь. Женись на Сандре, уходи из дома, ломай себе жизнь. Пожалуйста! Хозяин – барин. Кто я такой, действительно, чтобы тебе мешать?
– Хорошо, папа, – ответил Мигель. – Как скажешь. Счастливо оставаться.
Развернулся через левое плечо и вышел из кабинета. Почти строевым шагом.
Глава 2. Принял решение – выполняй!
Как настоящий русский, Мигель пил водку. Но не любил её. Ко всему прочему он рано усвоил, что пить водку без закуски – дурной тон. Настоящий же испанец, коим Мигель себя также считал, не может себе позволить дурной тон. Разве что в исключительном случае и когда никто не видит. Но пить в одиночку и запершись – это вообще никуда не годится. Хоть для русского, хоть для испанца. Поэтому, выйдя из кабинета отца, Мигель прямиком направился в «Розенкранц и Гильденстерн», где для начала залпом проглотил сто граммов местного, трёхлетней выдержки, коньяка. К слову, весьма неплохого. В отличие от вина, коньяк на Марсе получался лучше лунного. Необъяснимый парадокс.
Запил кофе и заказал ещё сто пятьдесят.
Раны на щеке и плече он уже практически затянул и мог себе позволить спиртное (алкогольное опьянение не способствовало эффективной регенерации). Солнце давно убежало за горизонт, марсианский сол закончился, в этой части планеты наступила ночь. Сидя в баре, Мигель этого не видел, но знал.
Он родился на Марсе, здесь, в Новом Граде, и наблюдал марсианские закаты и рассветы тысячу раз. Мигель читал в книгах о долгих вечерних и утренних сумерках на Земле и смотрел видео, но на Марсе всё было не так. День и ночь на Красной планете наступали быстро, почти без утренне-вечернего перехода. Маленькое яркое солнце выкатывалось из-за голых красноватых холмов, и приходил день. Или, наоборот, пряталось за ними, и мириадами звёзд вспыхивала марсианская ночь. Если, конечно, не было сильной пылевой бури, при которой разглядеть звёзды не представлялось возможным.
Сегодня бури не было. Впрочем, и звёзд тоже. Бар «Розенкранц и Гильденстерн», как настоящее прибежище богемы, располагался в полуподвале, где всегда хватало электрического света, чтобы разглядеть меню, бокал с коньяком или прекрасные глаза спутницы.
Прекрасные глаза, да.
Мигель вспомнил тёмно-карие, притенённые длинными ресницами глаза Сандры, её мягкий, чуть хрипловатый голос (чистое контральто, кто бы что ни говорил, просто не огранённое как следует, но Сандра не певица – актриса, и задачи у голоса другие) и заказал ещё сто. И тарелку синтезированного сыра. Натуральный, из коровьего молока, был очень дорог. Да и не продавали его здесь.
В голове уже порядком шумело.
«Надо бы притормозить, – подумал Мигель. – Иначе напьюсь». «И что? – ответил сам себе. – Напьюсь, значит, напьюсь. Имею право, матрёшка в стакане, двадцать один мне уже исполнилось. Опять же, на свои пью, не отцовские. И вообще, какого чёрта, сколько можно? Профессия Сандры его, видите ли, не устраивает. И возраст! Да в свои двадцать восемь земных она любой девятнадцатилетней такую фору даст, что…»
– Опа! – радостно воскликнули рядом. – Миг Семнадцать! Как вовремя. Здорово, братское сердце!
Напротив за столик плюхнулся Конвей O’Доэрти – долговязый, как коломенская верста, рыжеволосый, веснушчатый и зеленоглазый ирландец с неподтверждёнными еврейскими корнями (Кон уверял, что его прапрапрабабушку звали Роза Шнеерсон, и была она родом из какого-то богом забытого южнорусского местечка, откуда и сбежала в конце двадцатого века сначала в Англию, а затем в Ирландию, где благополучно вышла замуж за прапрапрадедушку Кона, чьё имя семейное предание, увы, не сохранило, но фамилия его была, как вы все уже догадались, О’Доэрти). А также поэт, блюзовый музыкант и старый добрый товарищ Мигеля, с которым были распиты не одна пинта и литр.
Последнее время в силу разных причин они виделись не слишком часто. Из всех искусств Конвей на первое место ставил поэзию и музыку (блюз – в особенности), затем живопись и скульптуру, а театр считал низким видом, рассчитанным на удовлетворение непритязательных вкусов толпы. Поэтому увлечение Мигеля театром не одобрял. Хотя к Сандре относился со снисходительным одобрением.
«Ей блюз петь с таким голосом, – говорил он не раз Мигелю. – Цены бы не было. Сказка и восторг! Не понимает женщина своего счастья».
По обращению «Миг Семнадцать» Мигель понял, что поэт и блюзмен уже неслабо подшофе. Он часто называл так Мигеля после определённой дозы крепкого. Дело в том, что кроме блюза и поэзии Конвей страстно увлекался историей земной военной авиации, среди которой особенно выделял советско-русскую школу. А Мигель, коме того, что носил такое удобное имя, был наполовину русским и проходил обязательную для студента МИМО армейскую подготовку в военной летной школе. И вместе с институтским дипломом должен был получить погоны младшего лейтенанта и диплом военлёта 4-го класса. Понятно, что космического, поскольку военная авиация на Марсе отсутствовала. Хотя стандартный «бумеранг», или, как его ещё называли, Royal Hunter – «Королевский Охотник» – суборбитальный многоцелевой истребитель RH-42M, воевать на котором учился Мигель, был рассчитан также и на работу в атмосфере.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
