Я думаю об Оле Волгиной. Я слышал, что она сломала ногу и попала в больницу. Кажется, какой-то сложный перелом. Она, наверное, страшно переживает. Ей, наверное, жутко тяжело. Я думаю, надо будет сходить навестить её. Пусть она оказалась настоящей сукой и слила меня — переживу. Я понял, что главное — не становиться таким же. Главное — оставаться собой. А сукой и дрянью я, надеюсь, никогда не был, и мне по-человечески жаль Волгину. Поэтому я обязательно куплю каких-нибудь цветов и пойду к ней. Не для того, чтобы сделать ей приятное и помириться, хотя я с ней и не ссорился — для себя. Потому что мне этого хочется. Потому что я считаю, что люди должны поступать именно так. Потому что нас связывает с Олей не один год совместных тренировок, волнений, поражений и побед. Потому что благодаря ей у меня теперь готовая дорога в Америку, у меня стипендия в хорошем колледже, у меня светится впереди будущее. Пройдёт весна, закончится школа и наступит новая жизнь. Жизнь, в которой, я надеюсь, будет гораздо меньше страха.
Ненависть разрушает. Гнев разрушает. Злость отравляет жизнь. Всё это портит нервы и не даёт смотреть вперёд. Поэтому я не хочу ненавидеть. Я не хочу становиться таким же как большинство моих одноклассников. Я не хочу становиться таким же как Андрей, который не доверяет никому и от каждого знакомства ждёт удара в спину. Кто знает, как бы сложилась моя жизнь, если бы тогда я послушал его и не приехал на крышу к Димке. Возможно, я никогда бы себе этого не простил. Трусость убивает в нас человека. Трусость заставляет нас быть жестокими и несчастными. Я не хочу этого. Я не буду больше бояться. Я сейчас встречусь с Димой, обниму ему, расскажу о своих мыслях, потом мы будем долго гулять, я возьму его за руку. Я скажу ему, что он может пожить у меня, если хочет. Я объясню всё родителям. Они поймут. Мне хочется верить.
Я иду, щурясь от солнца, думая обо всём этом. Я так погружён в свои мысли, что не замечаю, как меня окружают пятеро парней. Я останавливаюсь, когда они уже обступили меня со всех сторон. Я не знаю их. Я не представляю, что им может быть от меня нужно…
Глава 26. Дима
Следующие два дня проходят очень тихо. Старший брат дома появляется только чтобы пожрать и переодеться. Мать занята руганью с отчимом. В понедельник в школе классная объявляет, что Артём Левин умер. Так и говорит, «умер», без каких-либо комментариев — только дежурные слова скорби и соболезнования родным. И после этого все молчат. Учителя, ученики, мои смелые и ещё на прошлой неделе такие разговорчивые товарищи, — все молчат. Как будто и не было никакого Артёма Левина. Как будто он никогда не учился в нашем классе. Как будто я его выдумал. Тишина разрывает мне сердце. Даже объяснения учителя и монотонные ответы учеников, даже громкие звонки с урока и гул перемены не могут заглушить тишину, которая звенит у меня в голове. Я ни с кем не разговариваю, хотя периодически Пашок или Влад толкают меня в плечо. Но я не слышу их. Не хочу слышать. Моя тишина вдруг становится мне очень дорога. Она — единственное, что напоминает мне об Артёме, единственное, что мне от него осталось.
Во вторник похороны. Какая мерзость — приходит почти весь класс и все учителя. Я стою немного в стороне, меня тошнит. Я не подхожу к учителям, которые ни словом, ни делом не пресекали травлю Артёма, которые молчали, позволяя все издевательства. Я не подхожу к своим друзьям, которые смаковали в своих фантазиях подробности жестоких издевательств, изнасилований и убийства Левина. Они все пришли на похороны. У них у всех грустные, скорбные лица. Никто не смеётся. Никто не бросает пустые банки, куски хлеба и мелочь. Меня тошнит. Я стою в стороне, но я в такой же чёрной куртке и немарких джинсах — я такой же как они. Внешне я ничем от них не отличаюсь и можно подумать, что я такой же сраный лицемер. Учителя вздыхают и охают, когда из подъезда выходит мама Артёма. Она в чёрном платке. Она рыдает. Отец Артёма безуспешно успокаивает её. Он сам вот-вот сорвётся и расплачется, но он сильный. Некоторые учителя и девочки из нашего класса держат в руках по паре красных гвоздик. Тошнота всё сильнее. Я отхожу за угол дома и меня рвёт. Многие расходятся после того как гроб погружают в автобус, многие садятся и едут на кладбище. Классная руководительница говорит, чтобы я подошёл и был вместе со всеми, иначе я выражаю своё неуважение. Она говорит, что мы должны непременно поехать на кладбище, ведь Артём был нашим одноклассником. Влад и компания соглашаются и едут. Мне противно на всё это смотреть. Я говорю, что никуда не поеду, и быстро ухожу. Я долго бреду по улицам, пиная грязь и кутаясь от ветра, потом в магазине у леса покупаю банку дешёвого алкогольного коктейля — единственное, на что у меня хватает денег — быстро выпиваю и иду дальше. Я поднимаюсь на крышу дома, туда, где мы часто бывали с Артёмом, и сижу там до вечера.
Когда я прихожу домой, застаю отчима с пивом перед телевизором, маму — у раковины на кухне, а Серёгу — за телефонным разговором. Он так радостно и вдохновенно что-то обсуждает. Только спустя пару минут я понимаю — его невероятно веселит новость о том, что пару дней назад кто-то, кого он, видимо, знает, избил где-то со своими ребятами «грязного пидараса». Я понимаю, что речь вполне может идти об Артёме. Я понимаю, что брат не знает, что в нашем классе был гей. Я раздеваюсь, вставляю в уши плеер, накрываюсь одеялом с головой и лежу так всю ночь. Я не сплю. Я тихо, беззвучно плачу, закусываю губы, кусаю сжатые кулаки — только чтобы не издать ни звука.
Утром я вылезаю из комнаты, как из норы, когда дома уже никого нет. Меня трясёт от слабости и усталости. Меня трясёт от злости, обиды и боли. Меня трясёт от того, что я никогда больше не увижу того, кого люблю, и должен буду каждый день смотреть в глаза тем, кого ненавижу. В то же время мне хочется что-то сделать. Мне хочется действий. Я понимаю, что не могу больше молчать. Я понимаю, что ради памяти Левина, ради того, что между нами было, ради всех тех слов о смелости, которые он говорил, я должен что-то сделать. Я иду в ванную, принимаю прохладный душ, чищу зубы. Потом я достаю из коробки машинку своего брата, становлюсь перед зеркалом и состригаю волосы под ноль. Я смотрю на себя и мне хочется больше не быть тем, кем я был раньше. Пряди волос падают на пол. Некоторые падают мне на плечи. Когда заканчиваю, я смахиваю их, потом подметаю пол. Я достаю из-под кровати узкие джинсы и высокие кожаные ботинки на шнуровке — и то, и другое мы купили как-то с Артёмом. Он сказал, что мне очень пошло бы немного брутальности. Я прятал всё это в коробке под кроватью, чтобы брат или мама не нашли. Я надеваю серую толстовку с капюшоном и так иду в школу.
— О, Диман, — радостно встречает меня у кабинета русского Влад, — Крутой пацан…
Он хлопает меня по плечу. Я одёргиваю руку и ничего не говорю. Мы проходим в кабинет. По-моему, все ошарашены моим внешним видом. Во-первых, в школу положено приходить в строгих брюках и рубашках, а во-вторых, я всегда был как-то уж слишком не заметен. Я сижу за одной партой с Ваньком, и он постоянно спрашивает меня, что случилось. Он тарахтит без умолку и всё пытается угадать, что со мной произошло. Потом звенит звонок и в класс входит Полина Сергеевна. Она здоровается, окидывает всех взглядом и останавливает его на мне.
