— По пять часов каждую ночь, каждую ночь на протяжении уже нескольких месяцев.
— Нет, считай, что ты ничего не слышал.
Он неуклюже поворачивается и идет по коридору, направляясь, похоже, к «Черной дыре», чтобы поговорить с Лори. Я смотрю на оригинал статьи, копии которой пытаюсь сделать: «„ШВЕЙЦАРСКАЯ ПАНТОМИМА“… Революционная форма искусства, „Инфан террибли“, ставящие пантомиму на голову, деконструктивный постмодернизм, тыр-тыр-тыр». Бумага в моих руках превращается в жидкий шар, и на его поверхности я вижу Марка Ларкина, выпадающего из окна и летящего вниз, как Джимми Стюарт в «Наваждении», беспомощно переворачивающегося в воздухе и падающего на землю с глухим стуком.
Мои руки холодны как лед.
Нет, я не способен на это. Я ни за что не смогу убить человека сам. Нет, только не сам.
Медленно подняв голову, я вижу, как Вилли становится все меньше и меньше, а затем и вовсе исчезает, шагнув из коридора в темноту.
8
ЭТО СЛУЧИЛОСЬ недавно, когда я отирался в фотоотделе, разглядывая фотографии одной подающей большие надежды актрисы, о которой написал кое-что. Родди Гриссом-младший, его помощник и я стояли вокруг светового стола, пролистывая сотни диапозитивов в поисках нужного. Как это часто и бывает, когда работает высокооплачиваемый профессиональный фотограф, большинство снимков были непригодными.
В комнату вкатывается Вилма Уотс и спрашивает:
— Кто-нибудь знает, как сделать срочно новый паспорт? Регина летит на Каннский кинофестиваль… а у старого истек срок действия.
Я сказал ей тогда, что есть конторы для такого рода вещей — ты приходишь в офис, оставляешь им фотографию и старый паспорт, а через несколько дней забираешь новый.
Вилма уходит и возвращается три минуты спустя с новым вопросом:
— Она хочет знать, где можно сфотографироваться?
— Ей обойдется это в пять баксов. Это…
— Захарий, я сам займусь этим, — говорит Родди.
Он берет трубку телефона и нажимает кнопку быстрого набора номера.
— Алло, а Дик на месте? — спрашивает он. — Это Родди.
Дика там не оказалось, но Родди дали другой номер, который он тут же набрал.
— Хей, Дик, это Родди. Как поживает величайший фотограф в мире?.. Ага… Ага… Ха-ха-ха! Эй, у меня есть особо важный заказ для тебя…
Я не мог поверить своим ушам… это был ключевой момент, когда я понял, что богатые не просто отличаются от нас с вами, они отличаются необыкновенно, абсурдно, тошнотворно.
Я слушал, как Родди Гриссом договаривался с Ричардом Аведоном[17], чтобы тот сделал Регине Тернбул фотографию на паспорт размером два на два с половиной дюйма почти за четыре тысячи долларов (включая стоимость аренды студии, работы парикмахера и гримера).
Если кто-нибудь посмотрит на лицо Родди Гриссома-младшего, ему тут же придет в голову мысль о грызунах. У него пушистые волосы мышиного, серого цвета, и к концу рабочего дня они обычно стоят дыбом в трех-четырех местах. Еще у него маленькие глаза-бусинки и торчат волоски из ноздрей и ушей. Растрепанный неряха при росте пять футов три дюйма, он сумел пролезть в «Версаль» без проблем при недоборе около шести дюймов до негласного минимума стандартного роста, протолкнутый Родди Гриссомом-старшим, издателем «Ши». Но никто и никогда не ставил Родди в упрек использование родственных связей — у людей и без того имелось множество причин ненавидеть и презирать его.
Регина его терпеть не может и старается иметь с ним как можно меньше дел. Тэд Таррант, издатель «Ит», ненавидит его настолько, что использует для связи с ним посыльных и «лилипутов» из копировального бюро снизу. Охранники в лобби отшатываются в стороны, когда он проходит мимо; это меня не удивляет, так как я сам два или три раза был свидетелем того, как он вопил на них что было сил за то, что не вовремя доставили его обед наверх.
Он — единственный человек в «Версаче», который действительно вопит. Когда ты получаешь выговор в «Версале», это обычно делается спокойным нравоучительным тоном за закрытыми дверями. И в офисе, как правило, бывает так тихо, что, если кто-то даже немного повысит тон при разговоре, его бывает слышно через двадцать кабинетов в любую сторону. Лесли Ашер-Соумс работает через пять кабинетов от меня, ближе к холлу, но когда она ругается по телефону с «колли», обладателем дефиса, я выхватываю иногда пару слов. («Ох, тебе совсем ни к чему выставлять себя таким идиотом по этому поводу, Колин!»)
Когда вопит Родди Гриссом, это слышат все. Лори слышит это в «Черной дыре». Даже Мартин Стоукс слышит это, а ведь офис журнала «Бой» находится этажом выше.
Родди орет только на своих штатных сотрудников и ни на кого более. У него есть фотоассистент, Валери Морган, и фотолаборант, Нэнси Уиллис. Валери проработала в «Ит» уже большой срок, и никто не может понять, как она мирится с оскорблениями Родди. Но ни одному человеку не удалось продержаться на должности лаборанта больше восьми месяцев из-за садистского нрава Гриссома-младшего. Если он не унижает своих сотрудников прилюдно, отдавая им распоряжения так, как говорят с маленькими детьми, то наедине это происходит таким образом:
— Ты что, охрененно тупая идиотка, Нэнси?!
— Валери, ты хоть что-нибудь правильно сделать можешь?!
— Ты — некомпетентная сука, Нэнси!
— Ты — умственно отсталая, да?!
На моем веку он сменил уже пятерых лаборанток. Они хорошо начинают, но через месяц у них появляются темные круги под глазами, а сами они все время вздрагивают; через два месяца они превращаются в зомби, глухих к миру, их рты открыты, взгляд неподвижен.
Как если бы у Нэнси Уиллис и без того было мало забот, ведь за несколько недель до Дня Благодарения ее матери поставили диагноз — рак поджелудочной железы. Поэтому Нэнси теперь неслась сломя голову во время обеденного перерыва в Ленокс-Хилл-Госпитал, проводила там полчаса с матерью и летела обратно.
Родди постоянно жаловался Бетси по поводу этих обедов: если ты работаешь в фотоотделе, считается необычным делом брать перерыв больше чем на пять минут. Он часто делал на совещаниях язвительные замечания насчет больничных визитов Нэнси, иногда в ее присутствии. «Она, наверное, посещает там солярий», — сказал он однажды. Солярий??? Она была белее мела от головы до кончиков пальцев рук, не считая коричневых мешков под глазами.
— Нет, сегодня ты не идешь, Нэнси, навещать свою проклятую умирающую мать! — сказал он ей однажды так, словно запрещал восьмилетней девочке играть с куклой.
Чуть позже в тот день я наткнулся на нее на лестнице, где она плакала, согнувшись и закрыв лицо ладонями.
