– Матерь Божья! – вскричала Луна. – Кем надо быть, чтобы оставить свою крохотульку подыхать в груде гнили?
Аврора рассказала о том, как мы пачкали себе лица и обстригали волосы, чтобы не быть хорошенькими, и как мы прятались в норах, заслышав звук приближающейся машины. Аврора описала тот день, когда мы набрели на поле опиумных маков с разбившимся военным вертолетом. Шумно и судорожно вдыхая, она рассказала о дне, когда Паулу облило гербицидом и мы мыли ее, зачерпывая воду из туалетного бачка. Аврора упомянула и о ручной игуане, которую Майк везде водил за собой на веревочке, пока его мать не сварила из нее суп.
– Фу, как нехорошо, – заметила Джорджия.
– Суп из игуаны – это афродизиак, – сказала Аврора.
– Что еще, на хрен, за Майк? – спросила Виолетта.
– Брат Марии, – объяснила Аврора.
– На месте твоей матери, – обратилась ко мне Джорджия, – я бы убралась с этой вашей горы сразу после пропажи Рут. Чего она дожидалась?
– Нет, – заявила Виолетта, – я бы убралась сразу после того, как твой папашка смылся в Штаты и обзавелся там новой семьей. Он на вас наклал. Он вас похоронил. Я не я, если у тебя в Нью-Йорке нет кучи братьев и сесриц, лопочущих по-английски.
– Нет-нет-нет, – вскинулась Аврора. – Мама Ледиди ни за что не покинула бы гору, потому что мечтала и надеялась, что отец к ним вернется. Она жила этой надеждой, а если бы они ушли из дому, он никогда бы их не нашел.
Я посмотрела на Аврору и подумала, что гляжусь в зеркало. Моя жизнь была ей известна лучше, чем мне самой.
– И надо еще кое-что добавить, – продолжила Аврора. – Мария и Ледиди – единокровные сестры.
– Ой, я тебя умоляю! – воскликнула Виолетта. – Только не это! – Она швырнула на стол короткую пластмассовую кисточку для клея и вскочила со стула. Ее длинные желтые ногти мелькнули в воздухе, как шершни. – Нет-нет-нет. Нет! Неужто твой отец трахался с матерью Марии?!
Джорджия шлепнула по столу журналом.
– Ну и ходок!
– Бедная твоя мама, – произнесла Луна. – Ей надо было его прикончить. Я бы прикончила.
Джорджия наклонилась и похлопала Луну по руке.
– Мы это знаем, Луна, – сказала она. – Могла бы и не говорить. Для тебя убийство – универсальный выход.
– Мама Ледиди никогда бы его не убила. Это значило бы убить Фрэнка Синатру!
Паула передала нашу историю в мельчайших подробностях.
Аврора дышала с присвистом. Долгое говорение забрало у нее последние силы. Ей стоило огромного труда держать спину. Она обмякла и уронила голову на руку. На ее тонких запястьях и на висках слабо подрагивал пульс.
Аврору остановила Виолетта:
– Хватит, Аврора. Доскажешь завтра.
Виолетта положила кисточку в банку с водой. Она встала, подцепила своей когтистой пятерней лямку канистры пульверизатора и перебросила ее через плечо. Потом, зажав горящую сигарету в зубах, подхватила Аврору на руки, словно невесту или ребенка, и унесла прочь. Виолетта была похожа на хищную птицу с кроликом в лапах. Я испугалась, как бы канистра да и сама Аврора не вспыхнули от огня сигареты.
– Принцесса, ты знаешь, как Виолетта убила своего отца? – спросила Джорджия.
Я замотала головой.
– Ты не сказала ей, На-ка?
– Она не спрашивала.
– В тюрьме никто тебе ничего не скажет, принцесса, пока не спросишь.
– Может, ей неинтересно, – откликнулась Луна. – Не всем интересно.
– Я тебя умоляю! Про убийство – и неинтересно?! – Джорджия кинула свой журнал на стопку в центре стола. – Пора звонить в Шотландию, – сказала она и пошла в том же направлении, в каком несколько минут назад удалилась Виолетта с Авророй на руках.
Каждый вечер Джорджия звонила своему отцу в Эдинбург. Она была его единственным ребенком. Свою мать Джорджия не видела с раннего детства. Та бросила семью и сбежала с любовником. Отец Джорджии готов был отдать последнее, лишь бы дочка ни в чем в тюрьме не нуждалась. Он даже заложил их маленький домик, чтобы оплачивать адвокатов, которые добивались ее экстрадиции в Великобританию. Джорджия клялась, что не знала про героин в туфлях, но никто ей не верил.
– Как тебе такое предательство? – спросила Луна.
– Думаешь, это правда?
– Конечно, правда. Да. У меня есть золотое правило. Женщине я всегда верю больше, чем мужчине.
В тюрьме бойфренда Джорджии дружно ненавидели.
– Не советовала бы ему здесь показываться, – сказала Луна.
По сути, в тюрьме обожали только одного мужчину – отца Джорджии. Не обожали – обожествляли. Среди заключенных не было ни одной папиной дочки, ни одной. Каждая из них лелеяла надежду, что отец Джорджии наскребет деньжат и прилетит в Мексику на свидание. Узницы мечтали с ним встретиться и собирались создать фонд под названием «Подъемные для папы Джорджии». Виолетта вытатуировала на руке его имя – Том. Синие буквы читались сверху вниз, как в колонке кроссворда.
У Джорджии были новые блузки, туфли, постельные и ванные принадлежности, потому что отец каждую неделю слал ей посылки и деньги. У нее не переводились британские конфеты. Джорджия направо и налево раздавала шоколадки «Кэдберри» и красные коробочки «Мальтизерс».
Когда Джорджия ушла звонить отцу, в комнате посвежело и послышался гром. Из пустых проемов окон и из коридора понесло холодом.
Сеньор Рома спрятал свои материалы в низенький металлический шкафчик в глубине комнаты. Луна встала и отнесла свой лист картона на стеллаж. Я уложила журналы в стопку.
Учитель попрощался с Луной, а прощаясь со мной, поцеловал меня в щеку.
– Добро пожаловать на мои уроки, – произнес он. – Надеюсь, ты будешь ходить.
От него пахло пивом.
Я не отерлась рукавом.
Пока мы с Луной брели назад в нашу камеру, мокрая мужская слюна сохла на моей коже. Это место на щеке я ощущала еще много часов, как будто его губы впечатались в меня. Получить мужской поцелуй в женской тюрьме – это подарок лучше любого рождественского. Лучше букета роз. Лучше теплого душа. Я могла представить, как живу в заключении долгие годы и живу ожиданием этих уроков и этого мужского поцелуя в щеку. Он был дождем, солнцем и свежим воздухом свободы. Я бы даже сидела и прилежно мазала клеем дурацкие картинки, лишь бы опять заслужить этот поцелуй.
Поздним вечером я лежала над Луной на нарах, а в темноте журчал ее голос. В первый вечер я подумала, что она просто подбадривает меня своими разговорами, но теперь поняла: ей нужно болтать, чтобы заполнить черную пустоту. Ее щебет успокаивал и баюкал.
– Правда, невероятно, что есть только двадцать шесть букв, которыми выражается все? Двадцать шесть букв, способных передать и любовь, и ревность, и веру в Бога, – говорила Луна.
