Вот и теперь вхожу — а она спешит ко мне из-за кафедры, приобнимает, ведёт к стулу.
— Вы скоро совсем истаете, не щадите себя.
— Не могу пока. Я должна спасти его. Любой ценой.
— Но не ценой же жизни, помилуйте, силы волшебные, — она качает головой и плещет в кружку какой-то отвар. Различаю запах шалфея и ромашки. — Колдунья я слабая, — признаётся она, протягивая мне ароматное варево, — но кое-что умею. Вот, выпейте. Вам силы поддержать надо.
Я покорно пью, не чувствуя вкуса.
Потом она передаёт мне стопку книг.
— Вот, последняя подборка.
И будто сожалеет, что негодная помощница из неё вышла.
Я улыбаюсь в ответ, хотя во рту — горький привкус отчаяния, а глаза щиплет от того, что всё моё волшебство не может совладать с болезнью любимого.
Хороша фея!
Беру книги, благодарю госпожу Тортон и бреду к двери. Крылья у меня поникли, и с них сейчас сыплется золотая пыльца.
Это плохо.
Если и я слягу, кто будет бороться за кудесника?
И уже у порога слышу голос госпожи Тортон:
— Вам бы у неё спросить…
Оборачиваюсь. Библиотекарь косит на Книгу-Всех-Историй. Та, обычно, в каждое моё появление поглядывает одним из четырёх глаз и молчит. И мне почему-то всякий раз боязно тревожить её. Но в моей ситуации Книга-Всех-Историй действительно бы могла помочь. И я почти готова просить. Но не сегодня, пока ещё не сегодня. Хочу верить, что средство найдётся в одном из тех фолиантов, что прижимаю к груди.
Направляюсь в медотсек. Работаю прямо там. Доктор-призрак не возражает. Он искренне сочувствует мне и пытается помочь.
В коридоре сталкиваюсь с Хмурусом.
Кажется, за эти дни он осунулся, постарел и пострашнел ещё больше. Ведь с отсутствием Злобинды обязанностей у него прибавилось.
От столкновения книги выпадают и рассыпаются по полу. Бросаюсь их собирать. Хмурус лишь смотрит, сложив на груди руки. Помогать не собирается. Наоборот, ещё и комментарии отпускает:
— Так-так, мало, что прогуливаете занятия, ещё и казённое добро решили испортить?
Мне стыдно. Поднимаю последнюю книгу и прячу пылающее лицо за обложкой.
— Не объясните мне, почему, решив проверить, как у вас проходят занятия, на преподавательском месте застал студентку?
Его правда.
К обязанностям преподавателя последнее время отношусь спустя рукава. Нет, я честно пыталась, но мысли вновь и вновь сбивались на кудесника. Речь путалась, цепочка рассуждений терялась. Девочки сжалились надо мной. Долорес вспомнила, что искусству «нравиться принцам» принцесс учат с детства, и взялась меня заменить.
— У нас сейчас самостоятельные практикумы, — лепечу я первое, что приходит в голову.
— Новое слово в педагогике? — ехидно осведомляется Хмурус.
— Возможно. Я всегда предпочитала нетрадиционные методы.
— Да куда уж нетрадиционее, — хмыкает он, — не появляется в аудитории. До такого и впрямь мало кто мог додуматься.
Опускаю голову ещё ниже. Чувствую, что вся горю.
— И после этого вы ещё пеняли мне на мою некомпетентность как ректора?
Мне и за тот выпад ужасно стыдно.
Действительно, глупо было даже предположить, что Чариуса Хмуруса столько лет держали бы на должности главы академии, будь он таким профаном, как я его выставила. У него определённо своя игра и козыри в рукаве. И мне всё это он предъявит вряд ли. Мне — только претензии. Заслуженные, надо признать.
— Могу ли я просить у вас внеочередной отпуск? — не поднимая глаз, бормочу я. — Просто физически сейчас не способна к педагогической деятельности.
Хмурус несколько секунд размышляет и сопит вверху (он настолько выше меня, что для встречи взглядами мне необходимо задирать голову), потом снисходит:
— Хорошо. Даю вам три дня. И это — беспрецедентный случай. Постарайтесь больше не допускать подобного. Не хочу, чтобы коллеги говорили об особом к вам отношении.
С этими словами он поворачивается и уходит. А я, пристыжённая, спешу в медотсек.
Присаживаюсь в кресло, ласкаю взглядом чеканный профиль моего кудесника. С замиранием сердца смотрю, как медленно и тяжело вздымается и опускается его грудь, и страшно боюсь, чтобы это движение прекратилось.
Ах, любимый. Ну что же ты никак не вернёшься ко мне? Сколько слёз я пролила. Сколько чар использовала. Сколько поцелуев подарила.
Вздыхаю, протягиваю руку, глажу по шелковистым тёмным волосам, трогаю холодную ладонь, на мгновение переплетаю наши пальцы.
Мама ошиблась.
Фее можно любить.
И даже нужно, а без этого она станет ворчливой и недоброй.
Милый, я не хочу становиться брюзгой. Я не хочу растерять пыльцу. Смогу! Верну тебя! И мы снова будем парить среди звёзд.
И принимаюсь за книги.
Шорох страниц — лучшая музыка для меня. Я вглядываюсь в строчки. Читаю заклинания и магические формулы на всех языках.
Гонюсь — до спёртого дыхания, до сведённых судорогой пальцев — за надеждой. На этой странице нет, на следующей будет точно!
Верю, верю, верю… И, пролистывая очередной том, почти теряю веру. Чтобы со следующей книгой обрести её вновь.
В жизни столько не читала.
В глазах рябит, строки плывут, слова путаются. Становится всё сложнее уловить смысл прочитанного.
Вот толстый том «Самых действенных чар» выскальзывает из рук и падает на пол. Нет сил потянуться за ним. Откидываюсь на спинку кресла, прикрываю глаза… и тут же проваливаюсь в сон.
Сон прекрасен — мне снится радуга, игры с сёстрами-феями на лесной полянке, усыпанной цветами. Выше деревьев поднимается наш смех и звенит серебром в безоблачной синеве неба…
…но вот небо хмурится, темнеет, лес скидывает листья, ветки становятся корявыми и острыми, птицы смолкают, сёстры исчезают, ветер пронизывает до кости. Поляна предо мной поросла не цветами, а поганками и мухоморами. И из-за деревьев выползает чёрный зловещий туман…
Нет, нет, надо проснуться.
Что-то не так!
Глаза разлепливаю с трудом и впрямь различаю перед собой чёрное пятно. Да и аура исходит недобрая. Какая-то злобная тварь проникла сюда, воспользовавшись беспомощностью кудесника и тем, что я утратила бдительность.
Нащупываю волшебную палочку, сжимаю крепче.
Злоумышленник ходит вокруг и что-то бормочет.
Прислушиваюсь — стихи. Мой странный гость произносит их слегка нараспев, видимо, имитируя пение:
Лёгкий ветер присмирел, Вечер бледный догорел, С неба звёздные огни Говорят тебе: «Усни!»[9]
Меня укутывают тёплым пледом и убирают прядку со лба.
