Вдруг из одного из них вышла молодая женщина в желтом платье и побежала к ним. Батраки, увидев ее, быстро сели в телегу, толстяк хлестнул лошадей, и они медленно, не торопясь пошли по пыльной дороге. Трое, сидевшие позади возницы, окликнули женщину:
— Анче… — и стали посылать ей воздушные поцелуи.
Девушка подбежала к ребенку, который все еще катался в пыли и смеялся.
— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не пил вино… Сколько раз говорила… посмотри, на кого ты похож!
Она села рядом с ним и обняла его. Мальчик успокоился и спрятал лицо у нее на груди. Затаил дыхание и стал прислушиваться.
— Анка, у тебя что, два сердца?
— Почему это?
— У тебя там внутри что-то бьется двойными ударами…
— Давай, вставай и пошли, — сказала Анка и помогла ребенку встать.
Дверь дома снова открылась, и вышел бородатый. Когда он посмотрел на них, двое приостановились. Он поглядел на ребенка, уткнувшегося девушке в передник, и подошел поближе.
— Этот парень большой негодяй, — сказал он девушке, которая во все глаза смотрела на него, — с ним надо быть поосторожнее.
Молчание.
— А тебе не надо быть таким грубым. Ты же строишь из себя настоящего господина.
Она улыбнулась и поглядела налево-направо, понизив голос, чтобы не услышали внимательные соседские уши.
Бородатый, уже было собравшийся уходить, остановился и повернулся к девушке. Хотел ее обругать, выбранить или что-то еще, но на мгновение, мгновение, показавшееся ему вечностью, посмотрел на руки девушки. Точнее — на суставы, на предплечья и кисти рук, легко обернувшиеся вокруг шеи ребенка. Эти суставы вдруг показались ему знакомыми, как будто он их уже где-то когда-то видел. Он попытался вспомнить, но до конца не сумел.
— Он всего лишь ребенок.
— Что? — сказал бородатый, как будто пробудившись от сна.
— Он всего дашь ребенок, и не надо к нему так относиться.
Мальчик тем временем попытался его ударить, но бородатый постоянно отодвигался, поэтому издалека разговор между ними выглядел как танец на ветру.
Потом ребенок продолжил:
— Анка?
— Да.
— А деревья дышат?
— Наверное, дышат, иначе как они могут жить?
— Я имею в виду так, чтобы было слышно, вот как мы дышим.
— Так не дышат.
— Нет, дышат.
— Не дышат, говорю я тебе, — сказала Анка и стала вытирать слезы передником, охая и вздыхая. — У них нет рта, как у нас.
Сознание ребенка постепенно мутилось, и он потихоньку закрывал глаза. Мир вокруг него потихоньку темнел, из желтого становясь темно-охряным, потом коричневым, и в конце черным.
— Дышат… дышат… дышшшшааа… — и заснул.
У Храпешко, который все это время молча следил за происходящим, глаза наполнились слезами. В темноте он коснулся щеки и почувствовал влагу. Он не знал, ни где он, ни как он оказался в этой темноте. Затем он на мгновение закрыл глаза, открыл их снова и попытался снова посмотреть сквозь щелку. Ничего не было видно. И снаружи наступила ночь. Он попытался вспомнить ребенка, его грязные белые штанишки, рубашку, которой играл ветер, когда он бегал по винограднику и путался под ногами у работников, собиравших виноград. Попытался представить себе, как: спокойно спит в объятиях Анки, как…
Вдруг за покрытой мхом мягкой и шершавой стеной, которую он чувствовал вокруг себя и которая отделяла его от неизвестного, послышался стук.
Тук… Тук… Тук…
Храпешко затаил дыхание. Снаружи было темно и было темно внутри.
Но стук повторился.
Тук… Тук… Тук…
Неизвестно зачем Храпешко ответил:
Тук… Тук… Тук…
Стук снаружи тоже ответил:
— Я знал, что деревья дышат. Я знал, — шепотом сказал голосок снаружи, и Храпешко узнал голос ребенка. Сердце сильно забилось, у него перехватило дыхание.
— Кто там внутри?
Храпешко собрался с силами и сказал очень тихим голосом:
— Я волшебное дерево, которое умеет говорить и делает добрые дела, — сказал Храпешко.
— Как тебя зовут? — спросил ребенок.
— Дуб. А тебя?
— Храпешко.
Так сказал ребенок.
У Храпешко перехватило дыхание. Он не мог вздохнуть, его душили слезы. Он думал, что сейчас потеряет сознание.
— Слушай, Храпешко… нехорошо ты поступаешь. Ты должен слушаться своей матери.
— Но мне нравится пить вино.
— Вино мутит твой разум.
— Но я хочу играть в саду и в винограднике… а откуда ты все это знаешь?
— Но я ведь волшебник.
— А… да.
— Слушай, Храпешко, — сказал Храпешко, изо всех сил стараясь не расплакаться, — я умею предсказывать будущее.
— Да?
— Да.
— И?
— И я думаю, что ты станешь очень известным человеком, можно сказать, даже знаменитым, у тебя будет много радости и счастья… но…
— Но что?
— Но, когда вырастешь, приедет один неизвестный человек и захочет взять тебя с собой. Будет предлагать тебе богатство и славу. Деньги. Предложит тебе спасение.
— Вот здорово!
— Не езди с ним… — прошипел Храпешко сквозь зубы.
— Почему..?
— Не езди… — повторял Храпешко сквозь слезы, — потому что получишь много…
— О, как хорошо…
— …а потеряешь все… не езди… не езди… никогда… не смей уезжать…
Потом опять все стемнело.
68
Последние дни чужих жизней Храпешко провел в неподвижности, он ничего не ел и не пил, лежал на вытертом кресле, накрывшись по плечи одеялом; на носу у него висели очки со стеклами разного цвета, на ногах были тапочки. Все вокруг него окрашено сепией: все напоминает о какой-то давно забытой мысли. Ничто не движется, если только кто-то подойдет поближе, то сможет увидеть, что у него подрагивают ресницы. А за этими ресницами размышляющие глаза, скрытые толстым бельмом, потонувшие в глубокой стеклянной слепоте.
Храпешко не дышит. Или все еще дышит? Или, если даже он и дышит, он делает это крайне осторожно, стараясь не разбудить затопившие его воспоминания. Сквозь открытое окно глядят стеклянные окна нового здания. Стеклянные здания — неважно, какого города. От зданий поднимается пар. Зима. Храпешко холодно, в его комнате смердит, весь дом смердит, по его ногам иногда бегают мыши.
Храпешко умирает, как он того заслужил.
