Она и забыла, как любила бижутерию раньше. Когда дети были маленькие, это было ужасно неудобно. Украшения цеплялись им за волосы, мальчики хватали ожерелья и сережки, которые оставляли следы на шее, ранили уши. Так что Тэсс отвыкла их надевать и только иногда, когда они с Марком шли в какое-то более или менее шикарное место, доставала изящные сережки или браслет. Большая часть ее старой бижутерии пропала, сломалась или теперь с ней играла Хэтти. Когда она только познакомилась с Марком, то любила носить длинные сережки, недорогие и забавные. Но брак отучил ее привлекать к себе внимание. Больше у нее на это не было ни времени, ни желания. А теперь она снова вспомнила, что любит украшать себя. Ей захотелось стать более броской.
Только когда Тэсс поднимала голову, чтобы посмотреть на часы — нельзя было опоздать во время забрать Хэтти у Клары, — видно было различие между нею и остальными студентками. Разница была в глазах: из уголков ее глаз разбегались морщинки, веки были тяжелее, и под глазами — паутинка морщинок. Здесь, в этом мирном убежище трудоголиков, она почти не ощущала своих отличий. Просто у нее другой набор приоритетов, не такие мысли, как у остальных студентов: что делать вечером, пойти в бар или в клуб, не пообедать ли в ресторане, на какой концерт отправиться? Беззаботная жизнь, беззаботные планы, когда надо отвечать только за себя. У Тэсс вместо всего этого была домашняя рутина, от которой она сбежала сюда. Но забота о доме предъявляла свои требования, и давно установленные правила нельзя было забывать. Форму все еще надо было стирать. Надо было прибирать кухню, покупать продукты, сушить одежду, гладить, искать книги и спортивные принадлежности. Дети скоро привыкли к изменениям в распорядке, но они постоянно жаловались. Хэтти сказала, что уже сто лет никто не слушал, как она играет на блок-флейте, Олли не мог найти ноты, а Джейк дулся, потому что никто не мог подвезти его к Нику — шел дождь, и идти пешком ему не хотелось.
Тэсс еле-еле справлялась. Продукты приходилось покупать в обеденный перерыв. Если лекция кончалась поздно, то можно было договориться с Кларой, мальчики пока еще не сожгли дом, подогревая в духовке картошку-фри. А от беспорядка никто особенно не страдал. Она старалась всегда убирать бумаги и книги в шкафчик в кухне, который расчистила специально для этого, потому что кабинета у нее не было. Если бы она оставляла их на кухонном столе, то дети обязательно пролили бы на них сок. С Марком у нее установилось перемирие. Тэсс не хватало ни времени, ни сил на ссоры. Они научились обходить острые углы, спокойно договариваться о мелких изменениях в расписании, решать, кто, когда и где заберет детей. Они были как разведенные супруги, живущие в одном доме. Дружелюбно разговаривали, когда встречались в кухне, часто готовя каждый свое. Ночью спокойно спали на разных концах кровати. Любовью они не занимались уже больше трех недель.
Открывая один из разложенных перед ней учебников, Тэсс поняла, что больше всего ей нравилось в новой жизни то, как люди к ней относились. Она была просто Тэсс Джеймс, такая же студентка, как все остальные. Ничья не жена и не мать. Ни у кого не было предвзятых мнений на ее счет, ей не приходилось соответствовать никакой роли. Тэсс почувствовала себя личностью и разговаривала о вещах, не связанных с ее обычной жизнью, высказывала свои мнения по поводу новостей политики, театра, искусства. Она уже и забыла, какими насыщенными могли быть подобные дискуссии. Вначале во время ленча в пабе или перед занятиями Тэсс держалась в стороне, не решаясь заговорить. Постепенно она перестала напрягаться и обнаружила, что у нее есть свои мысли, что не надо долго думать каждый раз перед тем, как открыть рот. Тэсс стала куда больше интересоваться миром за пределами семьи и близких людей. Ей казалось, будто до сих пор она шла по узкому туннелю, ограниченному мнениями окружающих. Теперь же она видела гораздо шире.
Иногда вечером Тэсс пробовала заговорить с Марком на университетские темы, но чаще всего натыкалась на каменную стену. Ее новых друзей муж тоже не хотел видеть, заявив, что с него вполне хватило Ники. Он обычно говорил:
— Слушай, я устал. Я весь день разговаривал с Калифорнией по телефону, и сейчас мне ничего не надо, кроме бокала вина и «Инспектора Морса» по телевизору. Я не хочу обсуждать продажность лейбористов и допотопные влияния на кубизм или что там у тебя еще.
Тэсс снова начала ходить в театр, решив, а почему бы и нет? Пару раз они были в театре с Марком, когда только начинали встречаться, но ему такие развлечения пришлись не по душе. Он ненавидел три часа неподвижно сидеть среди других людей и часто засыпал, неважно, насколько интересной была пьеса. Тэсс никогда не могла расслабиться, вечно гадая, не скучно ли ему. От этого пропадало все настроение. Теперь она иногда ходила вместе с Ники и получала массу удовольствия, даже если пьеса была паршивая. Было просто здорово сидеть и не о чем не волноваться. Почему женщины всегда думали о том, что чувствуют мужчины, и беспокоились, счастливы ли они, а мужчины редко делали то же самое?
Как бы ты справилась, Берт, подумала она, улыбаясь себе при этой мысли и покачивая головой. Пора браться за дело, Клариной дочке к зубному в полпятого. Но у Берт была няня, а потом гувернантка, которая присматривала за ребенком, пока она писала, ей не надо было торопиться к няне. И все равно наверняка она чувствовала раздражение по поводу того, что была занята делом, неприличным для женщины ее круга, класса и происхождения. И мнений на политические темы от нее никто не ждал, несмотря на бурный исторический период, в который она жила. Наверняка приходилось прикусывать язык, и вряд ли ей это нравилось.
Заголовок эссе указывал на основную проблему жизни Берт: как она могла сочетать жизнь художницы с образом хорошей жены и матери? Что было важнее — искусство или материнство? Листая книги, Тэсс прочитала, что один из тогдашних учителей Берт — Гишар — предупредил ее мать, что если она позволит своим дочерям — сестра Берт, Эдма, тоже была художницей — развивать свой талант и, в конце концов, выставляться в парижском Салоне, это вызовет «возмущение» общества. Такое решение, предупреждал он, будет «поворотным» для их семьи. К счастью, мать Берт знала, что такой талант подавить нельзя, но в середине девятнадцатого века дочерям надо было еще и удачно выйти замуж. Тэсс улыбнулась. Наверняка Берт не нравилось быть на «рынке невест».
«Как и многие другие женщины ее поколения, — писала Тэсс, — Берт, родившаяся в богатой семье, была воспитана так, чтобы получить как можно больше знаний, — уметь разбираться в искусстве, литературе и музыке, знать языки. Но эти качества не ценились сами по себе, а служили только козырем для „рынка невест“. Они должны были сделать ее более привлекательной и интересной для мужчины. Это была, своего рода, ловушка для него. Женщина могла быть только декоративной, забавной и любопытной — развлечение, а не активный член общества». Именно против такого неравенства восставала Берт, особенно в свете ее огромного таланта. Тэсс продолжила: «В написанном в то время романе „Лелия“ Жорж Санд говорила: „Мы их (молодых женщин) воспитываем как святых, а потом продаем как кобылиц“. Брак был единственным способом приобрести статус, безопасность и уважение».
Тэсс выпрямилась и задумалась. Многое ли изменилось? Конечно, женщина теперь могла сделать карьеру, у нее своя жизнь, свои деньги, но о чем чаще всего спрашивали молодую женщину? «Скоро замуж собираешься?» Женщины за тридцать все еще ощущали давление со стороны окружающих в необходимости найти мужчину, убедить его жениться, чтобы завести детей и стать достойным членом общества. Мы все еще кобылицы, подумала она. Учимся, чтобы нас продали на аукционе тому, кто больше всех заплатит. А что случалось с женщинами вроде Марджи, которая была счастлива с дочерьми и могла делать, что хочет? Их жалели, о них говорили шепотом, строили планы, как найти им новых мужчин, чтобы снова стать полноценными порядочными гражданами. Одиночество у женщины все еще приравнивалось к звону в колокольчик и крику «Нечистый!»[7]
