– Ну, это самая большая тюрьма для особо опасных преступников в Пенсильвании.
– О, просто отлично. Все или ничего.
– В ней содержится около тридцати семи сотен взрослых мужчин, совершивших преступления, которые классифицируются как особо опасные. Кроме того, у них есть две камеры смертников – единственные в штате.
– Ну вот, чудесное местечко для летних каникул.
– А еще у них есть страничка на Фейсбуке.
– Вау, – хмыкнула Лорен. – Фейсбук для преступников!
– Да. И аватар их странички – коала.
Кристина прибавила газу, заметив впереди с правой стороны массивное здание – вероятно, это и была тюрьма.
– А почему коала?
– Понятия не имею.
– А ты уверена, что нам удастся встретиться с Джефкотом?
– Я позвонила и попросила записать нас в его лист свиданий. Так что – да, уверена.
– Он, наверно, не откажется от компании.
– Или от прессы. Помни, я им сказала, что мы журналисты-фрилансеры.
– О’кей. Без комментариев.
Дальше они ехали в непривычной и нехарактерной для них тишине, потому что громадина надвигающегося на них здания тюрьмы здорово давила на психику. Кристина свернула направо там, где велел ей навигатор, хотя никакого знака не было, и они выехали на длинную заасфальтированную дорогу, которая привела их к развилке: справа была парковка для посетителей, о чем свидетельствовал знак, а слева высилось огромное, мрачное здание тюрьмы, окруженное пятидесятифутовым забором с колючей проволокой наверху. По углам здания стояли сторожевые вышки, уходящие, кажется, прямо в голубое небо.
– О господи, – сморщилась Лорен. – Может быть, поедем домой?
– Пока нет. – Кристина въехала на парковку, почти пустую, и выключила мотор.
– Здесь существуют правила. Мы не можем взять с собой телефоны или сумки, но обязаны показать удостоверения личности. У них есть ящички для ключей от машины, и нам можно принести с собой блокноты – но не ручки.
– А я могу взять с собой свое ружье?
– Да откуда у тебя ружье? Если у тебя и правда есть ружье – это значит, что я тебя совсем не знаю.
Кристина взглянула на Лорен, вытягивая из кошелька свои водительские права.
– Ну конечно, у меня нет ружья. Я же еврейка. Наше оружие – это слово.
– Для репортера как нельзя более кстати.
Кристина протянула ей новый чистый блокнот.
– Вот.
– А, точно, я забыла, – Лорен взяла блокнот, затем вытащила из кошелька права.
– Помни, вопросы буду задавать я. А тебе нужно только записывать. Они нам дадут карандаши уже внутри, – Кристина вытащила ключи зажигания, и они вышли из машины.
– Тут довольно жутко, – Лорен поежилась, обходя машину.
– Спасибо, что ты делаешь это для меня, – Кристина изо всех сил старалась не обращать внимания на собственное волнение.
– Да ничего. Это будет интересно.
Лорен похлопала ее по спине:
– Это уж как минимум.
Улыбнувшись дрожащими губами, она пошла вперед по направлению к тюрьме. Вблизи здание тюрьмы казалось еще больше и еще мрачнее: бетон выглядел старым и потертым, а колючая проволока то и дело вспыхивала зловещими бликами на ярком солнце. Окна с той стороны здания, где они шли, были затонированы, поэтому внутри ничего не было видно. Воздух был таким влажным, что, казалось, в нем совсем не было кислорода и им невозможно дышать – но скорей всего, это разыгралось воображение Кристины.
Они прошли мимо черного фургона с белой надписью «Окружной суд Монтгомери», потом миновали ряд служебных автобусов с решетками на окнах. Поднявшись по ступенькам, они потянули на себя довольно грязную входную дверь – старую, деревянную, очень тяжелую. Кристина пропустила Лорен вперед и вошла вслед за ней в темноватую приемную с мигающими флюоресцентными лампами и маленьким окошком в самом дальнем конце. Воздух здесь был очень влажный и спертый – если его вообще можно было назвать воздухом. Несколько посетителей, негромко переговариваясь, ждали своей очереди, сидя на старомодных деревянных скамейках под странной табличкой «Запрещены спандекс и худи». Грязно-коричневый линолеум на полу и старые бежевые стеллажи по всему периметру помещения придавали ему такой вид, словно время здесь остановилось примерно в 1960-х – и это было как-то странно для тюрьмы для особо опасных преступников.
Кристина подошла к широкой деревянной стойке напротив входа, за которой сидела женщина-офицер в черной униформе с желтой нашивкой «Управление исправительных учреждений» – розовая резиночка на ее светло-каштановом хвостике казалась чужеродной, как будто из другого мира. Положив на стойку права, Кристина представила их обеих и сказала:
– Мы приехали к Закари Джефкоту. Мы записаны в список его посетителей.
– Конечно. Распишитесь, пожалуйста, – женщина улыбнулась и ткнула в сторону старой толстой амбарной книги в углу стойки. Пока Кристина расписывалась, Лорен предъявила свои права. Женщина-офицер внимательно их изучила.
– Так вы, леди, приехали сюда аж из Коннектикута?
– Да.
– Какую газету вы представляете?
Кристина велела себе сохранять спокойствие и присутствие духа.
– Я фрилансер. Стрингер.
– О, надо же. Вы сегодня уже третий репортер.
– Правда? – удивилась Кристина. В глубине души она порадовалась, что ее история оказалась столь правдоподобной.
– Мистер Джефкот наша местная знаменитость. У него много посетителей, и многим мы вынуждены отказывать. Он ведь здесь потому, что представляет собой особую опасность. Его должны были поместить в тюрьму графства Честер, но у них слишком мягкие условия. – Она положила их права обратно на стойку. – Кстати, у него заработала почта. Просто пришлось немного подождать. Пожалуйста, сядьте вот туда и подождите, пока вас вызовут.
Офицер приподняла бровь и указала им на лавки, стоящие вдоль стены.
– Ключи от машины нужно положить в ящик, вот сюда. Он освободится через пару минут – его свидание с подружкой уже закончилось.
– Его подружка здесь?
– Да, вы с ней чуть-чуть разминулись. Милая рыжуля, – женщина подмигнула. – Он у нас очень занятой парень.
Кристина и Лорен обменялись быстрыми взглядами, затем положили ключи в ящик и сели на скамейку.
Всего здесь было десять скамей, и на них сидели люди – самые разные, всех рас, возрастов и размеров. До Кристины доносились обрывки разговоров на английском, испанском и других языках, которых она не знала. Были тут и дети, они болтали ногами, играли с игрушками, толкались и ссорились – и это повергло ее в отчаяние: она даже думать не хотела о том, на что может стать похожа жизнь ее ребенка, если Джефкот окажется их донором. Рука ее инстинктивно потянулась к животу, словно защищая того, кто там жил, и она только молила Бога о том, чтобы ее ребенку не пришлось оказаться здесь, в тюрьме особого режима.
