Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
– Доставили с комфортом! Спасибочки, начальник! Твой полковник наверняка выпишет тебе билет на танцы за такую пыльную работку.
Лязгнула дверь. Некоторое время слышно было, как орал, пенился Омельченко, как отвечали ему конвойные; потом наконец голоса окончательно затихли. Только тут еще один новичок поднялся с грязного пола, аккуратно, с достоинством, отряхнулся и оглядел всех присутствующих. У него было выразительное лицо с несколько резковатыми чертами и высокими скулами, цепким взглядом и приметным шрамом на левом виске.
– Здорово, мужики, – сказал он. – Непросто вам тут дышится, я смотрю. Опять мусора насовали в хату сверх комплекта сам-три.
– А ты че босиком-то?
– К вам спешил, боялся споткнуться. Вот ботиночки и снял.
– Куму подарил, что ль?
Человек сощурился, глядя на блатного, который сказал это, а потом раздельно выговорил:
– Да нет, у кума уже есть. Ты подогнал наверняка.
– Ты что, метишь туда, что я мусорам вещички на блат скидываю? – до небес взвился босяк и метнулся к пришлому. – А ты, сука, не боишься, что за такие предъявы и кровью можешь умыться?
– Я смотрю, у вас тут утренняя разминка. – Человек вздохнул и передернул широкими плечами. – Ладно, потом покукарекаешь, некогда мне с тобой базлать, сынок.
Пахан Упор поднялся на своем месте на нарах. Это было воспринято как верный сигнал к тому, чтобы броситься на босоного пришлеца и ничтоже сумняшеся всадить ему в бок заточку. К тому же, как показывал недавний опыт, капитан Омельченко не очень доволен тем, что этот наглец попал на его пересылку и конкретно в четвертый барак.
Что характерно, «пригретые» Упора не стали соблюдать правило «один на одного», а навалились вчетвером. Быть может, полезли бы и больше – не убивать, нет, так, потешить скуку, потому как новый показался им зверьком из иного мира, чем этот очкастый археолог, которого даже зарежешь – зевать будешь. Но двое или трое блатарей из числа тех, кто постарше, вдруг замерли на своих местах, не торопясь вмешиваться в события, а вместе с ними придержали свой норов еще несколько особей из молодняка. Те, наверно, что посообразительнее. Например, Сава. Да что там – Сережа-мордвин тоже. Этот последний, на что уж был юн, не стал опрометью кидаться на босоногого только потому, что тот назвал «кукареканьем» – намеком на петуха, птицу тут крайне непочитаемую – слова какого-то шныря.
А вот Упор, кажется, ничего не понял. Он выпустил вперед тяжеловатую нижнюю челюсть и стал наблюдать. Ему тоже с первого взгляда не понравился этот борзый. А еще ему не понравилось волнение капитана Омельченко. Омела никогда не давал «запылить» хату. Упор давненько трудился у него на раскалывании самых непокорных политических и добился на этом поприще неплохих успехов, а тут, судя по всему, подоспел подходящий кадр для «санобработки», как говорил сам остроумный капитан.
– Че возитесь?.. – подал голос Упор, когда один из юркнувших к борзому новичку босяков упал, схватившись за лицо, второй взревел и, пробежав два шага на подламывающихся ногах, свалился, ударившись башкой о нары, а двух других – в том числе и зачинщика – новичок попросту развернул, как девочек в танце, и стукнул лбами. Потом присел на корточки и, взяв за загривок разговорчивого шныря, поднес к его лицу ножичек из комплекта отобранных. Еще один нож лежал на полу.
– Сейчас ты стоишь еще меньше, чем до того, как я тебя увидел, – сказал новенький. – Хотя куда уж меньше… Какой с тебя спрос? Тьфу! Мальки тощие…
Он встал в полный рост и проговорил:
– Кто тут?..
– Ну, я присматриваю, – хмуро сказал Упор.
– Плохо смотришь, раз не разглядел. Ответишь за сявок своих?
Упор посмотрел на безжалостно раздавленную молодую поросль: кто лежал мешком, кто пытался подняться и хотя бы ползти, кто выплевывал зубы на пол.
– А ты кто такой? – не очень уверенно спросил пахан.
– А я к тому и клоню.
Один из блатных все-таки наклонился к Упору и негромко проговорил:
– Зря ты, Прохор. Это – Лед. В авторитете. Я с ним в Красноярской пересыльной был. Он там с ворами в близких сидел. С Гурамом, с Ключником, с Платоном Ростовским. Сам, конечно, не коронован – молодой еще, из жиганов, – но люди знают.
«Почему же тогда я не знаю? – должен был сказать Упор-Упырь, который крупно облажался перед собственными же «мужиками», не различив человека из «отрицаловки». – Почему же тогда я не просек, чтобы не было за мной этого косяка?»
– Правильно он все тебе говорит, – сказал Лед, который, несмотря на расстояние, тонким слухом многолетнего уже сидельца подхватил сказанное. – Был я в Красноярской. И там приходилось. Как тебя?
– Я – Упор.
– Хорошо. А главное, коротко. Я тут долго с вами не задержусь, так что ссудите прохожему человеку чем бог послал.
Упор тупо сел обратно на нары. Лед подошел к нему и, широко улыбнувшись, мощнейшим ударом колена в челюсть снес с посадочного места. При этом Упор откусил себе пол-языка, хотя нельзя сказать, что и раньше он умел внятно изъясняться, и лишился доброй половины зубов.
– Положите его поближе к параше, что ли, – кивнул новый заправила, снимая разорванную рубашку и не торопясь надевать предложенную взамен. Блатные внимательно рассматривали его татуировки, но предпочитали держать язык за зубами.
Все произошло так быстро и неожиданно, что добрая половина присутствующих в бараке просто не поняла и не увидела, что именно произошло. И только когда каждый желающий мог лицезреть потерявшего сознание Упора, лежавшего у «прасковьи» с перекошенной и распухшей челюстью и окровавленной рожей, совершенно деформировавшейся от страшного удара Льда, тогда поняли, что в четвертом бараке что-то серьезно поменялось.
Лед не был склонен к словоизлияниям: он скромно перекусил и улегся спать на козырных нарах у окна, которые до него занимал Упор. О том, какие жизненные обстоятельства привели его в казахстанскую пересылку, он предпочел пока что умолчать. И до того времени, как он проснется, никто не рисковал прибегать к резким телодвижениям, и резон был: кто знает, какой порядок установит Лед на время своего нахождения в бараке? В некотором смысле повезло и Борису Леонидовичу: ему нашлось местечко на нарах, отданное в пользу «политических» после того, как двое шнырей, которых приголубил Лед, так и не смогли встать с пола. Место Вишневецкий делил с худеньким, даже очень худеньким инженером из Саратова, и это обстоятельство следовало признать еще одной удачей Бориса Леонидовича.
Бывший учитель истории еще не знал, в какую историю – просим прощения за тавтологию – попадет после пробуждения Льда.
3Как выяснилось, Илья Каледин, уже в местах не столь отдаленных получивший прозвище Лед (превосходно соотносящееся с его недавней фамилией – Холодный), попал в казахстанскую пересылку за особые заслуги перед любимой Советской страной. Он сбежал из лагеря. Обстоятельства этого дела покрыты мраком. Мрак, конечно, разгонит следствие, но когда это еще будет?..
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
