Книга Одесса на кону - Александр Афанасьев

Где точно я был, куда меня привезли – я не знал. Но точно знал, что будет, потому что это был подвал.

Подвал – это еще одно новшество постмайданной Украины, до 14-го такого себе и представить никто не мог. Нет, конечно, на Украине беспредельничали менты. Нормальных-то не осталось, которые могут раскрывать без рукоприкладства – зато остались и в большом количестве расплодились ненормальные. Которые сначала избивали и пытали подозреваемых, чтобы раскрыть преступления, а потом некоторые стали избивать и пытать ради удовольствия. Не меньший беспредел творился в местах отбывания наказания, все знали имена начальников, номера беспредельных зон – например, харьковской «сотки», но никто ничего не делал. Но все это было как бы в стороне от общества. До 2014-го никто и представить себе не мог, что в стране появятся сотни подвалов, что в них с нечеловеческой жестокостью будут избивать, резать ножами, бить шокером, дубинками, насиловать, убивать людей. И делать это будут не менты – это будут делать обычные пацаны, которые родились и выросли в Украине, у которых есть папа и мама, которые ходили в садик и школу, которые не сидели, но с которыми было что-то не так. Что-то настолько не так, что они устраивали в зоне АТО гибриды фашистских концлагерей и латиноамериканских душегубок, снимали свои издевательства на видео и выкладывали это в Сеть, со смехом делились по телефону подробностями совершенных ими зверств.

Никто не мог представить себе и того, как будут грабить и мародерствовать, как на запад Украины пойдут конвои с вещами, с телевизорами и магнитофонами, как мамы будут получать на почте от своих сыновей посылки из зоны АТО – с деньгами, колечками, сережками, браслетами, иногда и золотыми зубами.

Но это есть. И это не ушло с войной и не уйдет. Потому что волк, раз попробовавший человеческой крови, становится людоедом. И пытаться убедить людоеда сменить рацион – это одно из самых бестолковых занятий на свете.

Бить меня начали еще «на подходе», когда тащили из машины куда-то. Но нормально бить не получалось, потому что бить человека, которого куда-то тащат, – сложно. Потом меня куда-то притащили, срезали одежду и как-то странно привязали – сидя. И тут кто-то на мне оторвался… минут пять пинал в грудь и живот. Но я не первый раз, выстоим, к этому все и шло. Тем более что тот, кто меня пинал, был явно в легком весе, пинки были так себе. Не умеют они пинать как следует…

Потом раздался командный голос:

– Гумно, хватит. Остынь.

Тот, кто меня пинал, выругался на украинском и отошел.

Какая-то пауза, потом с меня сорвали мешок. Я сидел в каком-то месте с деревянным полом и высокими потолками, а вокруг меня полукругом выстроились восемь человек. Все в камках и в балаклавах. Я понял, кто из них меня бил – низенький, метр шестьдесят, тоже в балаклаве, – он смотрел на меня с такой ненавистью, что становилось не по себе. Узнал еще одного, несмотря на балаклаву, того самого паренька из гражданской школы снайперов. Его истинное обличье было вот таким.

Впрочем, он ведь патриот, верно? Патриот Украины. И он здесь именно поэтому, ему никто не платит. Просто он сам не понял, и ему никто не объяснил, к чему ведет патриотизм в балаклавах. Аргентина до сих пор не может оправиться от патриотизма своих военных, которые хватали на улицах, вывозили на военные базы, пытали, а потом сбрасывали в океан с вертолета тех, кого считали врагами Аргентины. Военных тех давно нет, но нанесенные ими раны до сих пор не могут зажить, до сих пор общество искалечено теми годами. То же самое будет и тут – у патриотизма в балаклавах нет иного исхода…

– Ну чо, мент?! Слава Украине!

Я молчал.

– Слава Украине!

– …

– Слава Украине! – Боевики явно зверели, тот, маленький, подскочил и ударил меня по ребрам.

– Гумно!

– Он Колямбу вбил, – с ненавистью сказал маленький.

Ага, значит, Колямба. Не знаю, выйду ли я отсюда живым, но за инфу спасибо.

– Мало того, что ты мент, ты еще и москаль. А москали у нас здесь долго не живут, правда, хлопцы?

Боевики заржали.

– Короче, мы бы тебя сразу грохнули, мы все же не звери, – снова ржание, – но нам инфа от тебя нужна. Расскажешь все – сдохнешь быстро и без боли, это я обещаю. Будешь молчать – будешь мучиться. Но все равно расскажешь. У Гестапо все колются, правда, Гестапо?

Один из боевиков кивнул.

– Мы пока пойдем, с побратимами по косячку дернем. А тебя мы оставляем с Гестапо. Гестапо, тебе кто-то нужен?

– Пусть Клещ останется, – глухо сказал боевик.

– Я останусь! – быстро сказал Гумно.

– Не, ты с нами идешь. Ты его исполнять будешь…

Когда я остался наедине с двумя боевиками, тот, которого назвали Гестапо, прошелся взад-вперед. Второй стоял неподвижно, он был самым здоровым.

– Иди спроси, шокер е? Или дубинка там. И пакет прихвати.

Здоровяк куда-то пошел.

– Чо, мент? Говорить будешь?

– …

– Будешь. У меня все говорят.

Все, говоришь…

Нет, я не герой. Выстоять можно только на очень сильном чувстве. На чувстве, которое сильнее боли. И у меня это чувство есть. Это – презрение и ненависть.