Наслаждение потрясло Анью, пальцы ее вцепились в черные, как вороново крыло, кудри Ивейна, притягивая его еще ближе. Друид все глубже увлекал ее в пучину сладостного, жаркого безумия, все ярче, все неумолимее разжигая это вспыхнувшее в ней пламя, пока оно, разгоревшись, не поглотило ее целиком, и девушка привстала, желая быть к нему еще ближе, желая чего-то большего, уверенная, что только возлюбленный может ей это дать. Лаская кончиками пальцев мускулистую спину, она ощутила, как гулко колотится его сердце. Приникнув к Ивейну, сжигаемая неистовым жаром, Анья медленно изгибалась в его крепких объятиях, все теснее и теснее прижимаясь к возлюбленному, всем существом своим стремясь слиться с ним воедино.
Сдавленный стон вырвался из груди Ивейна, и руки его скользнули вниз по ее узкой спине, чтобы прижать ее крепче. Чувствуя, как изгибается и трепещет тело девушки, он почти потерял над собой власть. Забыв обо всем, Ивейн вместе с Аньей раскачивался в волшебном, магическом ритме, вечном, как сама жизнь, и, когда она бессознательно откликнулась, отозвалась на его движение, он почувствовала, что кульминация угрожающе близка.
Вырвавшись из объятий девушки, Ивейн торопливо скинул с себя последние, мешавшие ему покровы. Анья, ощутив, что он встал, и увидев его крепко зажмуренные глаза, решила, что жрец снова отвергает ее. Она вскрикнула:
– Не покидай меня!
Подхваченная вихрем темных, неистовых чувств, девушка пыталась удержать возлюбленного, обхватив его за шею руками и выгибаясь, касаясь своим нежным и стройным телом его широкой, могучей груди, покрывавших ее жестких завитков и чувствительных гладких сосков.
– Пожалуйста, Ивейн, не покидай меня теперь!
– Я бы не мог, даже если бы и захотел.
Ивейн чувствовал, как огненная волна накатывает, накрывая его с головой. Сдерживая дрожь нетерпения, он мягко увлек Анью обратно на землю. Затем, раздвинув ногой ее бедра, он вытянулся над ней, опираясь на локти.
Постанывая от томительного наслаждения, Анья чувствовала лишь нежные, едва заметные касания тела возлюбленного. Девушка попыталась притянуть его ближе, но, невзирая на сжигавшее его неодолимое желание немедленно и полностью слиться с ней, Ивейн еще на миг овладел собой, чтобы легко и незаметно ввести ее в волшебное королевство страсти. Он видел, как потемнели ее глаза от желания, заметил, как она чуть поморщилась при первых признаках боли…
Подхваченная яростным вихрем, ввергнувшим ее в темный, первозданный хаос ослепительных чувств, Анья смотрела прямо в синие, широко раскрытые, пылавшие, как огонь, глаза Ивейна. Желая, чтобы этот огненный, неистовый смерч поднял ее к самым звездам, она придвинулась к жрецу еще ближе, вскинув вверх ноги в отчаянном, безумном порыве. Внезапно пронзившая ее боль была точно яркая, вспышка молнии, блеснувшая среди туч бушевавшего шторма. И она тут же потонула в раскатах грома – властных, все заглушающих, когда стремительными, мощными толчками Ивейн увлек их обоих еще глубже в полыхающую бездну желания. Его хриплое, сдавленное дыхание перешло в низкие стоны, и он раскачивал ее вое сильнее, в безумном порыве все глубже погружая в пучину, где шторм и пламя встречаются, сталкиваясь и взрываясь ослепительным фейерверком непостижимого, немыслимого наслаждения.
Покачиваясь в блаженной дымке сладчайшего удовлетворения, неведомого ей прежде, Анья шептала слова любви. Для Ивейна они были драгоценнее всех королевских сокровищ, и все-таки они звучали для него обвинительным приговором. Тем не менее, он нежно поцеловал ее в спутанные шелковистые локоны и крепче сжал ее трепещущее тело в объятиях – в ожидании, пока она не вернется с вершин надзвездной, ослепительной страсти.
Анья еще витала в тумане удовлетворенных желаний, а действительность – холодная, отрезвляющая – уже обдала Ивейна волной сожаления. Он слишком неосторожно приблизился к огню, и преграды – величайшие и неодолимые, – воздвигавшиеся на протяжении всей жизни, рухнули, занялись и сгорели дотла. Ради того чтобы достигнуть желаемого – не важно, какой ценой, – он принял доводы, заведомо неоправданные и ложные. Шторм, прогремевший над ними, ничуть не утолит его боли. Напротив, расплата за содеянное станет еще мучительнее. Теперь, когда он изведал всю полноту утоленной страсти, столь долго им отвергаемой, воспоминания о ней лишь усилят отчаяние невосполнимой утраты.
Когда дыхание Аньи стало ровным, спокойным и сонным, Ивейн осторожно высвободился и стал одеваться. Остановившись рядом с возлюбленной и глядя, как невинно и безмятежно она разметалась во сне, Ивейн еще острее ощутил свою вину. Он был близок со многими женщинами, но никогда эти связи не грозили его предназначению. Он забывал о них тотчас же после ночи любви, да и они искали его общества лишь ради минутного наслаждения или возможности похвалиться потом вниманием жреца. Анья – другое дело: ее он любил. И только эта хрупкая девушка могла сломить волю друида.
Ивейн бережно накинул на любимую плащ – вечерний воздух становился прохладнее. К тому же он уже понимал, что не может рядом с ней совладать со своим желанием. И все-таки… он должен это сделать. Не может он допустить, чтобы это сладостное безумие повторилось.
Когда Ивейн стал плотнее укутывать плащом ее плечи, Анья шевельнулась, чуть потершись щекой о его ладонь, ласковая улыбка приподняла уголки ее губ. Жрец тотчас же отдернул руку, словно обжегшись. Еще в полусне, в обволакивавшем ее дивном тумане воспоминаний, Анья быстро открыла таза, взглянув на возлюбленного, в полном облачении возвышавшегося над нею.
– Мое существование – лишь звено в непрерывной цепи, вечной череде, куда более значительное, чем любое из ее звеньев, – слегка отступив назад, скрестив руки на широкой груди, как будто обороняясь, попытался объяснить Ивейн. – И эту цепь я не смею прервать, ведь тогда я предал бы всех тех, кто пришел до меня, и всех тех, кто придет после.
– Я понимаю.
Анья хотела уверить любимого, что знает все это и ничего от него больше не ждет, но туг же умолкла под его пристальным, синим, точно лед, взглядом.
– Нет. Как могла ты понимать, что в тебе – единственная угроза тому долгу, что был на меня возложен отцом еще при рождении, предназначению, подтвержденному Глиндором, когда он передал мне свой посох? Ты, только ты всегда умела… всегда могла…
Ивейн умолк на полуслове. Он и так уже сказал слишком много такого, чему следовало навеки остаться в безмолвных долинах неведомого.
Ивейн чувствовал, что должен удалиться во мрак и испросить у духов прощения за содеянное, грозившее ослабить его звено в этой вечной цепи.
– Побудь здесь, подожди, пока я не вернусь. С этими словами жрец поднял посох и протянул его к завесе из зелени, усеянной розами и шипами. Преграда дрогнула, расходясь, как под невидимой рукой великана. Друид шагнул за ее пределы, и она тотчас же снова сомкнулась.
Анья вновь осталась одна в завороженном укрытии, но в душе ее уже не было той безмятежности и покоя, как в ту минуту, когда она пришла сюда, – их смыли горькие, пусть даже и справедливые слова Ивейна. Девушку огорчало не то, что Ивейн высказал вслух давно известные ей истины. Она приходила в отчаяние от собственного поступка. Опять она позволила своим эгоистическим желаниям взять верх над рассудком. Но черное не может быть белым, и Ивейн, подчинившись ей, совершил теперь нечто, о чем потом будет горько жалеть. Вот так же она вынудила его взять ее с собой в путешествие. Оно прошло бы быстрее и проще, если бы она не обременяла его. Нет, разница все же была. Минуты их страстной любви – это нечто, куда более серьезное, и последствия их могут оказаться куда более длительными. Образ ребенка с черными волосами Ивейна и его голубыми глазами мелькнул на мгновение в сознании девушки. Вряд ли Ивейн простит ей ребенка, даже если в нем будет всего лишь четверть саксонской крови.
