Он уже видел себя в новом, специально для него отделанном жилище, Алексей человек широкий, для верного друга Валеры вопрос решит. И он пригласит, наконец, Стасеньку, ведь куда попало его не пригласишь, а тайное всегда становится явным…
Алексей, выходя из клуба, попрощался с ребятами рукопожатием, окинул взглядом помещение, будто запоминая. Он уже смотрел на него как на один из удачных проектов, которые можно заявить в числе работ новой компании.
* * *
– Продолжим в следующий раз! – дискуссию Рита оборвала почти на полуслове, и тут же покинула офис – несколько стремительней, чем обычно.
Алексей позвонил сам. Да, он уже на пути к ней. Да, она почти закончила, ну то есть… ну правда., да нет, я действительно заканчиваю, обсуждение затянулось, можно длить без конца и края, но на сегодня все – Рита на прощание оглядела ободренных «ласточек», если они ощутили, что неразрешимых ситуаций нет – это желаемый результат. И в мире станет меньше слез, меньше слез – фраза ей самой понравилась, с чего бы, она и не думала плакать. А меньше насилия? Насилие исчезнет вовсе, мы объединимся – и прекратим войны, остановим агрессию, жестоким и злым заменим часть мозга, они прекратят мыкаться в поисках жертвы, заслушаются «Экспромтами» Шуберта, станут благородными давидсбюндлерами из шумановского «Карнавала» – и никакой опасности представлять не будут, Лешенька. Перламутровую «ауди» уже пятнадцать минут заполнял Ритин грудной голос, уверенные звуки на низких нотах – Алексей вначале слушал не ее, а переливы интонаций, они подчиняли беспрекословно, как подопытный кролик, он согласен с любым ее утверждением. Поневоле. Ему нравится голос. Он представил себе, что Эва вот так же растворялась в переливах голоса, очаровывающего, как волшебная дудочка, любой делается послушным. Слез в мире станет меньше, в мире станет меньше слез.
– Слез не станет меньше, дорогая Рита. Ты не можешь ничего изменить. Разве ты помогла хоть кому-нибудь? Безотносительно восхищения тобой, ты в моем понимании абсолютно совершенная женщина – и я искал тебя, да, искал, да, именно тебя, но познакомила нас моя рыжая девочка, которая ушла. Да нет, я не хотел ничего такого говорить, я и не думал так. Но… Она… – Отчаяние во взгляде у Алексея, Рита испугалась этой бездны отчаяния, ведь ничего такого и не предполагалось. Он ее встретил, она вышла к нему навстречу, села в машину.
Картинки про счастье, они у нее перед глазами то прыгали, то плыли, туманя взор, «ласточки» переглядывались. И вот опять. Бездна, болото, топкая муть, в которую он ее погрузит с головой. Вместо любви. Ну вот опять, и каждый раз одно и то же. Где он, гриша, карманный мои, единственный, кто никогда не изменит? Она игрушку дома оставила, обычно в кармане нащупаешь, и легче. Нащупаешь – и смеешься, безо всяких на то причин. А сейчас там шагомер, зачем?.. да все как обычно, чего она ждала?
– Эва писала тебе, завела тетрадки в тисненом переплете. К уменьшающемуся количеству слез это отношения не имеет, я нормальный мужик, но как кнопка вдавливается где-то вот тут, рядом с теменем. От этого «Дорогая Рита» мокнут глаза, как у кисейной барышни.
– И утром ты вспомнил, вез меня на работу – и вспомнил? Теперь приехал за мной – и снова вспомнил? – спросила она.
– Да, – сказал он.
– Мы можем об этом поговорить. Если хочешь. Но очень резко…
– Что?
– Ты резко появился в моей жизни. И как будто я тебя ждала, гуляя в парке ждала, что ты возникнешь, ты возник, и стало так хорошо! Так естественно и просто. Мы уснули, проснулись, внезапная страсть, невообразимо! – и мы оба почему-то знаем, это не роман одной ночи.
– Да. А почему?
– Я чувствую так. Принимаю решения, повинуясь порыву. «Красотка очень молода, но не из нашего столетья, вдвоем нам не бывать – та, третья, нас не оставит никогда», я увидела тебя вчера, тут же строки пронеслись, мои любимые стихи. Ты понимаешь. Мы никогда не избавимся от мыслей об Эве, что нас познакомила. Между нами трагическая смерть твоей дочери. Ты ее любишь, и я ее люблю. Но я подумала – прорвемся, преодолеем. Ты точно такой, как мечталось когда-то. Еще когда строчки о красотке, что «очень молода» увидела впервые. Противоречие в них, я никак не могла уловить, о чем они, вроде как несуразность смысловая, натяжка, искусственное напряжение. Но запомнились стихи с юности. Непонятные стихи, непонятно, зачем запомнились. Сейчас поняла. Я люблю тебя, Леша, – и Анна Андреевна, урожденная Горенко, мне написала любовь в двенадцати строках.
– Рита, я знаю, кто такая Горенко, счет в мою пользу.
– Как ты можешь сейчас шутить!
– А что, дорогая Рита, я стараюсь соответствовать. Пафосно так. Приговорен молчать, а вслух…
Они стояли на светофоре, он потянулся и как-то уж очень умело запечатал ей губы поцелуем. Рита гуттаперчево выгнулась ему навстречу, слияние тел и губ (душ? про души ничего не известно; лишь яростные споры – а есть ли она, душа?), светофор переменился, наконец, он снова водитель, она пассажир, но секундная вспышка расставила акценты, совсем иные, чем до.
Любви без потрясений не бывает, не они придумали, не им отменять. (А кто придумал? И почему, зачем?.. Но так случается, это так и случается.) И ей придется отвечать ему на вопросы, слушать его и пестовать, и мучить, и лечить, «красотка очень молода… как вышедшие из тюрьмы… мы что-то знаем друг о друге… ужасное». Диалог между ними продолжился как в немом кино, беззвучно. Озвучки нет, по салону «ауди» носились невидимые титры.
«Прости, я измучился, две женщины в моём сердце, без вас обеих я не смогу. Но почему ты ее не спасла».
«Я работала с Эвой, я поняла только то, что она очень одинока».
«И ты осуждаешь меня».
«Я никого не осуждаю. Никогда».
«Никогда не говори никогда».
«Никогда не говори банальностей».
«Один – один».
«Да, я хотела стать для нее матерью. Но я не знала, что…»
«Что я не…»
– Да, я не позволял матери ее видеть. Я не позволял Эве видеть мать. Это отдельная история. Я тебе все расскажу.
Голоса обрели звук, они подъезжали к Ритиному дому, машину он оставил во дворе.
И оба ощущали странную дрожь, поднимаясь по лестнице, потому что одно: дотронуться друг до друга, немедленно, она оживает в его объятиях, едва захлопнулась дверь. Что ж за ненасытность такая, да, «как вышедшие из тюрьмы».
Прикосновения, от которых бросает то в жар, то в холод, и близость невероятная, и где-то совсем рядом гуляет ветер, и смерть, и мучительное блаженство начала и конца, беспамятство, и лица, искаженные любовью, снова и снова.
Потом он курит в кухне, Рита вышла из ванной и села напротив него. Потянулась к пачке «Мальборо» на столе, выдернула сигарету, щелкнула зажигалкой.
– Сигарета делает тебя совсем другой, – сказал он.
– Какой же?
– Немного надменной, наверное. Другой. Тебе идет. Я люблю тебя.
