В один прекрасный день в конце октября, когда они сидели за скромной трапезой, выбирали кости, чертыхаясь, из красноперки и очищали от них горло какой-то бурдой, во дворе трактира раздался шум. Въехал какой-то богатый обоз. Вскоре в зал вошел и направился к лестнице, ведущей на второй этаж, богато, на французский манер, одетый господин. Его сопровождала большая свита.
– О, это герцог Лирийский! – воскликнул радостно Мориц. – Какими судьбами? – И устремился к гостю. Они обнялись. Герцог отпустил свиту и направился к их столу, тут же отметить негаданную встречу. Они с Морицем были дружны в Париже.
– Это мой спутник и приятель, – рекомендовал ему Мориц Стахия, – господин… – Он помедлил и, лукаво улыбнувшись, назвал имя: – господин Стас Думмбер. Из Курляндии. А прежде долгие годы он жил в России при дворе царевны Анны.
Последнее обстоятельство очень заинтересовало герцога: оказалось, он направляется в Россию послом испанского короля, и встреча с господином Думмбером очень кстати. Ведь господин Думмбер не откажется поведать обычаи этой удивительной страны. Однако граф Мориц слушать о чудесной стране России вовсе не желал. Его занимали новости французского двора, желал он поскорее узнать и о своих парижских знакомых. Деликатный, светский человек, герцог Лирийский легко сменил тему. Принялся расхваливать принца Евгения Савойского. Под его командованием в тринадцать лет Мориц сражался при Мальплаке.
– Принц Евгений Савойский, – говорил герцог, обгладывая свиную ножку, – по моему мнению, совершенный герой, нет таких добрых качеств, которых бы в нем не было, он открытен, учтив, прост в обращении, не теряя, однако же, приличия, и горд без тщеславия, он не способен обманывать никого, и каждому слову, исходящему из его уст, можно верить, как самой истине.
Добрые слова нашлись у герцога и для графа Цинцендорфского, и для дюка Бурнонвильского. А уж знакомым дамам он расточал комплименты без меры и раз за разом пил за их здоровье. Сотрапезники, естественно, в этом от него не отставали.
Особой его похвалы удостоилась Андриенна Лекуврер. Это имя Стахий уже слышал. Знал: она французская актерка. Фрейлины Анны шептались о длительной связи с ней графа Морица. Никто тогда о ней добрым словом не обмолвился. Герцог же говорил:
– Андриенна – несравнимая актриса, которая почти изобрела искусство разговора сердцем и умение вкладывать чувство и правдивость туда, где раньше не было ничего, кроме помпы и декламации.
К удовольствию Стахия, он изъяснялся по-немецки: вежливость обязывала герцога разговаривать с Морицем на его родном языке. К тому же герцог, вероятно, знал, что во французском тот не очень-то силен. Стахий же тогда по-французски едва-едва кумекал.
– Несравнимая! – Мориц смущенно ухмыльнулся, будто расхваливали его.
– Да это не только мое мнение. Так Вольтер написал.
– А-а! Ему сам бог велел восславлять Андриенну. Она ведь спасла его от смерти. – И, сдабривая сосиски с капустой добрым бургундским, Мориц поведал герцогу, возможно и не в первый раз, как некий вельможа пригласил гостей в свой загородный замок. Там должна была состояться премьера пьесы Вольтера с участием Андриенны. Посреди представления знаменитому автору вдруг стало плохо. Врач нашел у него оспу. Моментально гости и хозяева со слугами покинули замок. С больным осталась одна Андриенна и выходила его.
– Добрейшая женщина! – восторженно заключил герцог. – Сейчас весь Париж обсуждает ее новый благородный поступок. Я, право, отказываюсь верить слухам. Говорят, она продала бриллиантовое ожерелье, которое подарила ей королева…
– Да, это правда! Андриенна продала свои драгоценности, в коих играла в «Комеди Франсез», и деньги, сорок тысяч ливров, послала мне, чтобы я нанял солдат.
«Вот это да! – подумал Стахий. – Женщина продает свои драгоценности, попросту пускает деньги на ветер, чтобы ее возлюбленный соединился с другой. Как объяснить такое, чем? Любовью? Да я бы…»
– А я не сумел воспользоваться ее щедростью. Постыдно проиграл в Митаве сражение. Хотя и дрался как никогда прежде! – Мориц вскочил и принялся громоздить из стульев какую-то фортификацию. Посетители трактира с любопытством взирали на него. В этом пристойном заведении подобные действия бывали нечасто. Герцог сохранял невозмутимость.
– С горсткой преданных солдат я укрылся в башне замка, – рассказывал Мориц. – Увы, стулья были там не то, что здесь – золоченая парадная дворцовая мебель, ломкая ужасно. У окон расставил мушкетеров. А перед входом на башню поместил два бочонка с порохом. – Он намеревался и бочонок с вином присовокупить к стульям, для наглядности, но трактирщик опередил, убрал бочонок. – И когда люди генерала Ласси бросились к башне с их дикарским «ура», я собственноручно взорвал бочонок. Рухнула половина замка! Бедная, бедная герцогиня Анна, где она теперь будет зимовать? Впрочем, она в ту же ночь отбыла в Петербург.
– Но у меня есть сведения, что герцогиня сейчас в Митаве, – деликатно возразил граф. – Я намереваюсь ее посетить.
– Возможно, – Мориц не придал значения поправке и с воодушевлением продолжал: – Я стоял на дымящихся развалинах и призывал жителей Митавы взяться за оружие. Да, чтобы изгнать навсегда захватчиков! О, если бы у меня был хоть один французский полк, я бы не дал противнику уйти и сейчас не находился бы здесь в столь бедственном положении.
«О чем он говорит, – недоумевал Стахий, – почему сместил события? Намеренно или бургундское подействовало? И на кого оно подействовало? На него или на меня?»
– Она чудная, прекрасная женщина. – Мориц взобрался на свою фортификацию. – Я бы ни за что не оставил ее, но обстоятельства сильнее меня, сильнее любви. – И он совсем по-немецки пустил слезу. Стахий не понял, кого граф имел в виду, и, чтобы не огорчаться, решил: Анну. Что было дальше, он не помнил.
В начале ноября они распрощались с герцогом Лирийским. Он действительно держал путь сначала на Митаву, оттуда – на Петербург. Там должен был представиться новому царю, тринадцатилетнему Петру, теперь уже второму, сыну несчастного царевича Алексея. Мориц попросил герцога похлопотать о нем при новом петербургском дворе. Герцог пообещал выполнить просьбу, но с одной существенной оговоркой: хлопотать станет не как посол, поскольку не имеет на сей счет никаких полномочий от своего короля, а как давний приятель графа Саксонского.
– В таком случае, – сказал Мориц, – я меняю просьбу. Тебе как давнему моему приятелю будет удобнее вызволить мой сундук. Он попал в руки то ли князя Меншикова, то ли генерала Ласси. В сундуке всякие милые пустяки, которые я собирал много лет. Записочки от разных дам, журнал с учетом моих амурных побед. Ты, надеюсь, еще не забыл наших веселых похождений? Если все это откроется, то наделает мне много хлопот. Боюсь, уж тогда курляндской короны и руки Анны мне не видать, как своих ушей.
– Ох, уж эти немцы, – засмеялся герцог, – не могут обойтись без учета. Каждый поцелуй заносят в гроссбух. Попытаюсь помочь, конечно.
Лошади помчали его к далеким российским пределам. Стахий с завистью смотрел ему вслед. Примерно через час и они с Морицем двинулись к Парижу. Добрый герцог оплатил им дорогу, да и содержал их две недели.
