На следующее после Дня благодарения утро я проснулась рано. Как бывает, когда болеешь, чувство времени сбилось. Мне стало лучше. Я спала на кровати, а Сэм и Джорджи – на полу. Сев в постели, я увидела, что Джорджи уже нет в комнате. Мой брат был похож на холмик, накрытый старым синим стеганым одеялом. Во всем, что касалось оформления дома, тетя Кэрри особыми талантами не отличалась. Комната для гостей с ее соперничающими друг с другом цветочными узорами гораздо лучше смотрелась бы с однотонными стенами и гладкими портьерами. Я пощупала пуховое одеяло – винного цвета хлопок, расшитый золотыми медальонами. Все в этой уродливой и неуютной комнате было бордового цвета – шторы, стулья, восточный ковер на полу, а ко всему еще и мрачноватая мебель красного дерева. Мама все чаще покупала мебель в стиле арт-деко, для которого характерны чистые линии и простой дизайн. Дом тети Кэрри был как будто из прошлого века.
Все же в этом доме присутствовал некий шарм, но главное в нем жили мои родственники.
Дверь отворилась, и пробившийся сквозь шторы луч света упал на лицо моего кузена. Я хотела, чтобы он пришел, – и вот он здесь. Я вдруг занервничала, глядя, как он входит в комнату и как-то слишком плотно закрывает за собой дверь, которая глухо стукнула. Я была уверена, что мама сразу придет узнать, как я себя чувствую. Но она не пришла.
Джорджи уже почти сбросил свой детский жирок, и теперь у него была атлетическая фигура. Из нескладного подростка он вдруг превратился в широкоплечего юношу. Моя фигура все еще представляла собой кожу да кости.
– Ты проснулась? – спросил он.
– Почти.
Я приподняла одеяло, и он забрался под него и лег рядом со мной.
– Я съел кусок пирога на завтрак.
– Не мог подождать всех остальных?
– Я и с вами поем, – усмехнуся Джорджи. – Не волнуйся.
Он повернулся на бок, лицом ко мне, и я почувствовала на себе его взгляд. Я закрыла глаза. Одеяло зашуршало. Джорджи коснулся пальцем моей переносицы и провел им до кончика носа.
– Какой хорошенький носик, – шутливо произнес он.
Я хихикнула и натянула одеяло на лицо. Рука Джорджи оказалась в ловушке. Он опустил ее на мое горло, и мое дыхание участилось. Впрочем, в подобной интимной ситуации, в которой очутились мы с Джорджи, не было ничего необычного. Мы росли вместе и были очень привязаны друг к другу. Но это было что-то другое, и я уже тогда это понимала. Я не видела лица Джорджи, а его рука продолжала согревать мое горло. Его пальцы шевельнулись, и я задрожала. Повернувшись на бок, я укрыла одеялом нас обоих с головой и посмотрела на него. Теперь его рука лежала у меня под щекой, а глаза были закрыты. Мы лежали так близко, что я ощущала на своем лице его влажное дыхание с легким запахом перца. Я отчетливо слышала каждый его вдох и выдох. Когда я положила руку на плечо Джорджи, он не шелохнулся. Я повернулась и почувствовала, что мои соски затвердели под ночной сорочкой. Чтобы быть ближе к нему, я выгнула спину, и в эту секунду раздался стук в дверь. Вошла мама.
– Подъем! – пропела она, и я резко села, покраснев и сбросив одеяло с Джорджи, который свернулся клубочком и притворился спящим.
Мама замерла в ногах кровати, окинув взглядом меня, а затем Джорджи. Я скрестила руки на груди, хотя понимала, что ей ничего не видно.
– Теа, тебе уже лучше?
Выражение ее лица осталось спокойным и непроницаемым.
Еще в прошлом месяце мы с Джорджи спали в одной постели. Мы не сделали ничего дурного.
– Да, спасибо. Я хочу кушать.
– Отлично, – сказала она. – Джорджи, почему бы тебе не проснуться и не спуститься со мной на кухню? Тебя зовет твоя мама.
Мама никогда не умела лгать. Она произнесла это неестественно высоким голосом, а каждое слово прозвучало как вопрос.
После того как они ушли, я еще какое-то время сидела в постели, приходя в себя после такого потрясения.
– Доброе утро, солнышко, – протянул Сэм, и я вздрогнула.
Я забыла, что он тоже здесь. Он лежал на тюфяке, подперев голову рукой.
– Ты проснулся?
– Похоже, да.
Его голос звучал странно, и он не смотрел мне в глаза, а уставился на какую-то точку возле двери. Ему была отлично видна вся кровать, и я спросила себя, как давно он не спит. Угрюмость в его голосе заставила меня почувствовать себя так, как будто меня поймали с поличным второй раз подряд.
Мы позавтракали, и я с облегчением отметила, что угрюмость Сэма развеялась. Они с Джорджи весело соревновались, кто съест больше блинчиков.
– Сэм, – улыбнулась тетя Кэрри, – тебе тоже пора расти.
Услышав это, мама покосилась на тетю Кэрри, но других признаков напряжения я не отметила. Никто не произнес слово Майами, и это радовало. Я слышала об этом месте в связи с принадлежащими нашей семье апельсиновыми рощами, но никогда там не бывала. Теперь Майами стал символом неосмотрительности дяди Джорджа.
Чтобы закрепить мой желудок, папа заставил меня сделать глоток шампанского. Я махала Джорджи в заднее окно автомобиля, пока Сэм не потянул меня за рукав и не усадил рядом с собой. Я охотно повиновалась. Я чувствовала себя виноватой, хотя и не понимала почему. У меня было чувство, что я сделала что-то нехорошее, но не знала, что именно.
Сразу после Дня благодарения мама с Иделлой спустились в подвал и вернулись оттуда с украшениями: стеклянными игрушками, такими хрупкими, что нам не позволялось к ним прикасаться; четырьмя вручную вырезанными из дерева северными оленями, приобретенными через каталог; высоким стройным Сантой, выточенным из цельного куска дерева; серебряным рождественским набором, передающимся из поколения в поколение в роду моего отца, с выгравированными на основании каждой фигурки испанскими именами – Хосе, Мария, Хесус.
На следующий день, когда мы с отцом сидели за уроками в лоджии, мы услышали топот и грохот – мама вместе с Иделлой украшали дом.
– Может, им нужна помощь? – поинтересовался Сэм, держа палец на странице, чтобы не потерять место, где он остановился.
Отец оставил его вопрос без ответа, а я продолжила читать: мы занимались моей обожаемой мифологией. Эти веселые боги на своих небесах приводили меня в восторг. Читать мы должны были про себя и не переговариваться. Отец строго следил за соблюдением этого правила, настолько строго, насколько он вообще способен быть строгим.
Я подняла глаза и встретилась взглядом с Сэмом. Он бесстрастно смотрел на меня. Я опустила глаза и вернулась к мифу о Нарциссе.
На мне было старое мамино платье – хлопчатобумажное, с квадратным вырезом. Оно было мне свободно и болталось на моей фигуре. Для своего возраста я была среднего роста, но очень худой. Поскольку я редко видела других девочек моего возраста и могла по-настоящему сравнивать себя только с мамой, я не осознавала, что по достижении определенного возраста девочки не превращаются сразу в женщин, а проходят через промежуточный период неуклюжести. Возможно, я даже не замечала этого. Я носила старые мамины домашние платья, потому что чувствовала себя в них более взрослой.
