— Игорь, Игорь!..
Я чувствовал, как слезы снова текут по моим щекам. Я пытался сдерживаться, видит Бог, пытался.
— И она… С ней бы этого не случилось, если бы не ты. Я бы не встретил ее, с ней бы этого не случилось.
— Игорь, ты не в себе… Ты не в себе, пожалуйста, уходи… Я боюсь, пожалуйста, уходи…
Я не хотел, чтобы прощание было таким, видит Бог, не хотел. Но не сдержался. И теперь не знал, что делать.
— Ладно… Сделай все так, как я сказал. — Что-то во мне кричало, вопило: «Это твоя сестра! Скажи ей, что ты ее любишь, скажи, ты видишь ее в последний раз, незачем объяснять ей все, просто скажи!» — но я не мог пересилить себя, я просто ненавидел ее. И желал — здесь и сейчас — обвинить ее в том, что сделал сам. — Все, сестра, я ухожу. Прости.
Мне не нужно было к ней ходить, я знаю. После этой встречи в течение нескольких дней я занимался такими безобразными вещами, какие только мог себе вообразить. Обо всех моих приключениях, как всегда, сообщили СМИ; подробно с ними можно будет ознакомиться в моей «автобиографии», которая, расширенная и дополненная, выйдет спустя некоторое время. Раскаиваюсь ли я? Нет. С улыбкой — а не с омерзением, как следовало бы ожидать, — вспоминаю, как разделся догола на Триумфальной площади и испражнялся на арку; как, заблеванный с головы до ног, приставал к прохожим; как бил витрины и кликушничал, вызывая Пешнина; как извергал из себя слизь и скверну. Вы полагаете, я сошел с ума? Как бы не так. Я познал истину. Изнанку этого мира, лживого мира Реки. Это вы каждодневно сходите с ума, когда гонитесь за призрачными ценностями; вы сходите с ума, когда руководствуетесь глупыми традициями предков и застарелыми предрассудками; вы сходите с ума, когда внимаете тому, что изливается на вас со страниц газет и экрана телевизора; вы сходите с ума, когда сочетаетесь браком и мучаете друг друга годы и годы и бездумно плодите детей, таких же, как вы, пустых и ничтожных; вы сходите с ума, когда верите в вашего Бога, которого нет… и все это время вы лжете. Я познал истину. И, разумеется, никто не осмелился даже заключить меня под стражу. Все быстро поняли, что делать это бессмысленно. Как и стрелять в меня, что уже было проверено, и не раз. Что, съели? Но мне нужно было сделать еще кое-что. Посетить кое-кого. Раздать долги. Не то чтобы я собирался мстить — но хотел посмотреть на него, ведь я ни разу не видел его вживую.
— Сергей Ефимович?
Он даже не удивился, увидев меня в своем кабинете.
Просто поднял взгляд от чего-то, что разглядывал, держа в руке. Мне не нужно было присматриваться, чтобы понять, что это — ее фотография.
Пешнин выглядел постаревшим и изможденным, но на его лице, благородном и твердом, застыла холодная решимость.
— Я пришел поговорить с вами, — сказал я, глядя ему в глаза. — Прошу вас, выслушайте меня.
— Поздно.
Он поднес зажигалку к снимку, который держал в руках, и поджег его, затем бросил в пепельницу.
— Подождите! Вы ничего не знаете! Она…
— Поздно. Уходи.
Какое-то время он с нескрываемой ненавистью глядел на меня, потом взгляд его затуманился.
Я шагнул к нему. Я знал, что он сделает в следующий момент. Какое счастье, что я явился вовремя!
Он нащупывал что-то, лежащее на столе, среди грязных стаканов и коньячных бутылок. Это что-то было — пистолет.
Разумеется, он собирался стрелять не в меня.
Я бросился к нему. Отвел его руку. Раздался выстрел. Он оттолкнул меня, но я вцепился в него. Он хрипел, вырывался. По коридору грохотали шаги — к нам неслась охрана.
Наконец, я совладал с ним. Вынул обойму, отбросил пистолет. Закричал ему прямо в лицо, вытирая кровь:
— Послушайте! Не глупите! Мы оба любим ее, она жива! Не глупите, прошу вас! Я верну ее!
Но он не удостоил меня ответом, только продолжал с ненавистью смотреть на меня.
Я исчез с появлением охраны; я знал — за ним присмотрят, по крайней мере до утра, а больше и не нужно.
Я потерял много времени. Все это как будто отрезвило меня. И какая удача, что я первым делом отправился к моему тестю — я не зверь, я человек, и теперь мне было стыдно за все то, что я сделал в этом состоянии помешательства. Я еще должен поговорить с Вакуленко. И Пшенкой. Перед тем, как…
— Женя, здравствуйте.
— О, Игорь! Игорь, это вы?
— Я. У меня мало времени, так что слушайте. Я намерен написать кое о чем. Кое о чем из моего прошлого. И отдать это вам. Хочу, чтобы вы это опубликовали. Вы понимаете?
— Да.
— Это история преступления, поэтому обещайте мне, что будете объективны, никакой отсебятины. Кроме того, я постараюсь найти способ написать вам о том, что будет со мной там, если смогу. Искать меня не надо. Передаю вам права и на мой сайт тоже. На этом действие нашего контракта заканчивается. Вы понимаете?
— Да.
— И последнее. Будьте завтра, в 12:44, желательно с камерой, на 110-м километре МКАД.
— Это там, где…
— Да. Это все.
— Игорь… Игорь, подождите.
— Что?
— Э… Игорь, мне фарси учить?
Я расхохотался и положил трубку. У меня все получится. А Вакуленко не подведет.
Пшенке я нанес визит домой.
— Вы один?
— Это… вы?
— Я.
— Я ждал вас.
— Неужели?
— Вы пришли убить меня?
Я помолчал.
— Не надо, не вставайте с кровати. Вас уволили?
— Взял отпуск за свой счет. — Он дотянулся до пачки, взял сигарету и, продув ее, закурил. — Наверное, уволят… Теперь это не важно. Зачем вы пришли?
— Сказать вам одну вещь. Александр Петрович, зря вы себя в гроб загоняете. У вашего сына не саркома. Диагноз ошибочный. Вскоре это выяснится, откажитесь от химиотерапии. Эта фиброма, опухоль доброкачественная.
У него затрясся подбородок, он вскинулся с кровати:
— Откуда… откуда вы знаете?
Я пожал плечами.
— Вы сами говорили, что ваш сын болен. Все остальное… Я многое теперь знаю и умею. И жена к вам вернется, вот увидите. Ваша реабилитация произойдет вскоре после моего исчезновения и выхода моей посмертной книги. Еще будете интервью раздавать. И проживете… — Сказать ему? Нет, не надо. — …Проживете долго.
— А… вы? — Он, казалось, был потрясен.
— А что я? Вы же хотели, чтобы я был наказан, не так ли? Я наказан. Более чем. Только не тем судом, на который вы рассчитывали.
— И вы… не хотите мне отомстить?
