И вновь Мари-Солей подставила мне плечо, вновь поддержала меня, помогла выдержать осаду. Ника издевалась надо мной, восхваляла свои достоинства, она мстила мне — одержимая женщина-матадор. Она вставала и ложилась лишь с одной навязчивой мыслью, к каждой моей выставке готовила очередную дьявольскую пакость.
Клевета кружила над городом, как туман над болотом. Ника принялась распускать слухи, что автор полотен не я, потому что никогда, слышите, никогда не умел держать в руках кисть и не мог отличить сиреневый цвет от фиолетового. Вначале застучала дробная капель насмешек, за ними последовал град намеков и ливень самых извращенных предположений и домыслов. На меня обрушилась лавина каверзных вопросов. Штормовым валом в средствах массовой информации бушевала дискуссия по поводу моего творчества. Я держался молодцом и заставил замолчать самых злостных сплетников, написав огромную фреску на одной из стен города. С разбитым клювом, с переломанным хребтом мои недруги вынуждены были признать мой талант. Но на моих картинах отныне лежала тень скандала. Она еще долго омрачала нашу жизнь и исчезла лишь после того, как созданные мной полотна стали с успехом продаваться за морем. И вот тогда вся страна разом признала меня своим художником. Торговцы маисовыми лепешками с радостью расспрашивали меня о новых работах. Таксисты рассказывали обо мне туристам. Детвора скандировала мое имя, стоило мне появиться на людной площади. Я наслаждался почетом и уважением, оказываемыми моей страной, обожанием простого люда, считающего меня своим героем. Мои сограждане искренне верили, что именно они подарили мне яркость своих снов, воплотившихся в красочности палитры, свою прозорливость, перетекшую в изысканность техники, свои движения, навсегда застывшие в композиции. Они были признательны мне за то, что я облагородил их действительность. Ника скрежетала зубами, глядя на то, как я выступаю по телевидению, бросая время от времени влюбленные взгляды на сидящую рядом Мари-Солей.
Тогда моя бывшая жена тоже решила посвятить себя искусству. Ника выбрала театр — она была одаренной актрисой. Но, увы, ей аплодировали лишь из уважения. Она не пыталась найти в себе некие тайные струны и подарить их музыку публике, она выплескивала неистовую ярость, убивавшую саму суть игры. Однажды я пришел посмотреть на нее; затаившись в углу зрительного зала, я ощущал ее ненависть. Ее имя два или три раза появилось в прессе, а затем покрылось илом забвения. Мы искренне желали ей успеха. Возможно, тогда она успокоилась и забыла бы о нас. Но наши молитвы не были услышаны.
Напротив, в один из дней произошло чрезвычайное, сверхъестественное событие. Неожиданно на крышу нашего дома прямо посреди белого дня просыпался дождь из камней. Камни летели со всех сторон. Они ударялись о кровлю, подпрыгивали и падали во дворе. Сбежавшиеся со всей округи соседи держались на безопасном расстоянии. Никто не видел злоумышленников, бросающих камни. Лишь падающие с глухим грохотом булыжники. Ток-ток-ток! Ток-ток-ток! Мари-Солей была в ужасе. Я сам метался по дому, тщетно пытаясь понять, что происходит. Снаружи кричали соседи, советуя поостеречься и не выходить на улицу. Одна женщина упала в обморок. Другая бросилась за святой водой. Гул голосов, беспорядочные выкрики и бесполезные метания лишь усиливали суматоху. Камни продолжали лететь, один из них пробил крышу. Я осмотрел его. Обычный вулканический камень, которых так много на дне наших рек. Удивительно, что булыжник был горячим и сочился огромными каплями воды. Казалось, над домом разразилась небывалая гроза. Этот камнепад длился довольно долго и прекратился так же внезапно, как и начался. Все принялись наперебой обсуждать случившееся. Выдвигали различные гипотезы. Но никто так и не смог сказать, что же все-таки произошло. В итоге все сошлись на том, что здесь не обошлось без магии, причем черной и злокозненной. Мы выслушали сотни советов, как защититься от колдовства, и узнали имена чародеев более могучих, чем дьявол во плоти.
Мари-Солей нацепила на себя маску разгневанной ослицы, а я хохотал, как безумный, чтобы не сойти с ума от этого необъяснимого происшествия. Но Мари-Солей не разделяла моего веселья, она была оскорблена, потому что ни на секунду не сомневалась в том, что во всем виновата (хотя и непонятно, каким образом) Ника. Моя возлюбленная больше не желала оставаться в этом оскверненном доме.
Как вечно скитающиеся евреи, мы собрали свой небогатый скарб и отправились на холм Бело. Деревенское захолустье с небогатой историей, где жили простые работящие люди, занимающиеся в основном земледелием. Здесь струились ручейки дружеских, родственных, соседских и просто приятельских связей, порой вспенивающиеся каким-либо событием, но так же быстро успокаивающиеся. Нам ничего не стоило здесь обосноваться, и впервые за долгие годы мы ощутили себя дома. Бело раскинулся пред нами землей обетованной, зеленеющим островом, украшенным прелестью диких цветов. Крошечный креольский сад, утоляющий голод страждущего: бананы, апельсины, манго. Незамысловатые ресторанчики, приглашающие под свой кров туристов, направляющихся к водопадам Шют-дю-Карбэ. Как приятно было окунуться в атмосферу дружелюбия и благожелательности. Наконец-то после десяти лет непрерывной борьбы мы обрели дом и покой. Теперь мы не боялись ничего, даже гримас правосудия.
Мари-Солей вновь посадила в плодородную почву саженцы кротона, аламанды, креольских роз, райских птиц, гибискуса, не забыв о жгучем перце и лимонных деревцах. Домик еще более маленький, чем наше убежище в квартале для бедных, подарил нам ощущение защищенности и покоя. Казалось, он впитал в себя умиротворяющий пейзаж окрестностей, создавая вокруг необыкновенную обстановку, залечивающую душевные раны. Старый сарай, покрытый листовым железом, превратился в нашу мастерскую, где мы работали рядом, обсуждая картины и их обрамление. Слух о нашем переезде разнесся по окрестности, достиг города. Вскоре на пороге появились покупатели и даже журналисты. Жизнь текла как река, пенясь и вынося на поверхность то радость, то печаль, наполняя нас упоительным спокойствием. Нам было достаточно отправиться в лес, подставить лица утреннему ветру, прислушаться к щебетанию птиц или слиться с сенью могучих деревьев, чтобы ощутить всю прелесть, всю полноту существования друг для друга.
С нашей первой встречи прошло десять лет. Десять лет непрекращающихся судебных слушаний. Десять лет сопротивления. И прохожие приветствовали нас, как несгибаемых воинов. Они даже не представляли, как покалечили нас невидимые снаряды и мины, ведь мы продолжали держаться прямо и гордо шествовать под лучами солнца, подаренного нам Господом Богом.
Мы миновали зловонные мангровые джунгли. Мы искупались в кипящем масле. Мы станцевали на лезвиях кинжалов. Мы прошли сквозь миры бездны, из которой поднимался туман страданий, а внизу корчили страшные гримасы грешники. Мы переплыли озера, заполненные черной мочой. Мы пережили муки голода и жажды, имея под рукой лишь закрома с экскрементами. Река Стенаний, Тартар, Цербер, Эринии, Фурии — никто не щадил нас. Мы преодолели и оставили позади себя холм Пустых Мечтаний. И даже сейчас, в ярком свете Бело, нам порой кажется, что мы барахтаемся в грязи, потому что разучились ходить по твердой земле. Но наши страдания спрятаны глубоко в нас, и потому все окружающие, не задумываясь, приветствуют нас, как двух голубков. Люди знают, что мы пережили какую-то неприятную историю, связанную с лишениями и страданиями. Но что значит история одной пары в сравнении с тысячами смертей, изнасилований, с забастовками, штормами, — все эти события столь ожесточили людей, что им, в общем-то, нет никакого дела до наших испытаний. Они просто отмечают, что мои картины призывают к тотальному бегству от всех ложных удовольствий, окружающих современного человека. Ночные клубы, рестораны, гипермаркеты, роскошные автомобили, цветное телевидение, виллы, бассейны и т. д. Многие спрашивают меня, почему я отвергаю прогресс. Я не отвергаю ничего, но понимаю «прогресс» как некий процесс, способный обогатить сердце человека. Мне кажется, сейчас мы движемся назад, несемся под гору. Настолько ли мы богаты, чтобы платить за наслаждение наслаждением? Настолько ли мы едины, чтобы обойтись без единства? Настолько ли мы сильны, что можем отказаться от любви? Настолько ли мы свободны, чтобы отвергнуть законы свободы? Никто не понимал моих вопросов в этом царстве кисельных рек и молочных берегов, в этом кажущемся мире благоденствия. В своих картинах я безжалостно обнажал современность, все ее муки, все разбитые сердца, то, что они называли совместной жизнью. Закрыв глаза, они стремительно неслись за благами, предложенными рекламой, а в это время их дети, их продолжение, затерянное в пустыне, погружалось в миражи ада.
