Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Линь использовал свое положение во Всемирном банке, чтобы доказывать, что у китайского подхода есть сильные стороны. “Могут ли другие развивающиеся страны сделать что-либо подобное тому, что сделал Китай за последние три десятилетия? Ответ, безусловно, – да”, – отмечал он в речи “Разоблачение ‘китайского чуда’”. Линь советовал бедным странам отложить политические реформы, чтобы не стать жертвами хаоса, как это случилось с постсоветской Россией. Он говорил не о свободе от репрессий, а о “свободе от страха нищеты и голода, о котором у меня остались яркие детские воспоминания”. Когда Линь выступал не как сотрудник Всемирного банка, он высказывался еще резче. Линь отвергал “оптимистический и, возможно, наивный аргумент… будто демократы… сильнее склонны к экономическим реформам” и цитировал Дэн Сяопина:
США хвастаются своей политической системой, однако президент на выборах говорит одно, когда вступает в должность – второе, в середине срока – третье, а покидая пост – четвертое.
Несколько месяцев спустя Линь на несколько дней вернулся в китайскую столицу, и водитель отвез его на черной “Ауди” на прием в честь десятилетия программы подготовки магистров делового администрирования, одним из основателей которой он был. Прием проводился в некогда принадлежавшем императрице Цыси традиционном саду с глициниями и райскими яблонями. По случаю приема его снабдили красной ковровой дорожкой и прожекторами, которым позавидовал бы показ мод. Вино лилось рекой, и сто с чем-то гостей – главным образом бывшие студенты и коллеги Линя – к моменту прибытия его с супругой (она ведущий эксперт по коррекционному образованию в Китае и депутат Всекитайского собрания народных представителей) находились уже в приподнятом настроении. Люди столпились вокруг, желая попозировать рядом с Линем. Появились телерепортеры. Подросток попросил автограф. Линь сел за столик, но некий гость обрушился на него с новостями о блестящих перспективах строительства площадок для игры в гольф. Выражение лица Линя было вежливым, но отчаянным, и устроители сопроводили его с женой туда, где можно было приготовиться к выступлению.
Линь взошел на сцену и окинул взглядом гостей. Он начал с указания на ‘‘тектонические сдвиги” в китайской экономике за прошедшее десятилетие: “А следующие десять-пятнадцать лет будут еще удивительнее”. Раздались аплодисменты. Линь напомнил, что в 1000 году, когда открылась Пекинская международная программа подготовки магистров делового администрирования, в Америке насчитывалось около двухсот компаний, входящих в Fortune Global 500, а в Китае – меньше дюжины:
Я думаю, что в 2025 году, когда Китай станет крупнейшей в экономическом отношении страной мира, наравне с Америкой, на его долю будет приходиться 20 % мирового рынка… Около сотни китайских компаний войдут в Fortune Global 500… Я надеюсь, что, строя китайскую экономику, вы поможете построить более совершенное, гармоничное общество.
Не все интеллектуалы одобрительно относились к словосочетанию “гармоничное общество”. Ху Цзиньтао использовал его, чтобы обозначить свое видение справедливого и стабильного общества. Критики Ху подразумевали под “гармонизацией” репрессии и стремление заткнуть рот несогласным. (О заблокированном цензорами сайте говорили, что его “гармонизировали”.) Линь вкладывал в это понятие положительный смысл, соответствовавший его убеждению в необходимости сильного государства. В 1999 году выдающийся экономист-либерал Ян Сяокай прочитал лекцию, в которой, кроме прочего, отметил, что “без политических реформ не будет справедливости, а это ведет к общественному недовольству”. Ян задавался вопросом, может ли Китай стать сильной страной без демократии. В ответ Линь напомнил, что “и по темпу роста, и по качеству экономического развития Китай превосходит Индию”. По мнению Линя, Китай уже начал становиться сильной страной без демократии, и не видел необходимости что-то менять. Когда я спросил Линя, он ответил, что Ян, умерший в 2004 году, был его другом, однако “думал, что если Китай хочет преуспеть, ему сначала нужно обзавестись конституцией в духе английской или американской… Я считаю иначе. Мы не знаем, какая политическая система лучше”.
По мере того как росло влияние Линя, его жизнь стал омрачать тот факт, что и сейчас Министерство обороны Тайваня видело в нем перебежчика. После стольких лет многие на Тайване гордились успехом Линя, и ведущие политики просили военных закрыть дело, но министр обороны повторял, что если Линь ступит на тайваньскую землю, он будет арестован. Его старший брат Линь Вансун объяснял журналистам: “Не понимаю, почему его считают злодеем. Мой брат просто хотел осуществить свои амбиции”. В 2002 году, когда отец Линя умер, семья попросила пустить его на похороны, но военные отказались, объявив, что Линь “должен всю жизнь нести печать позора”. У него не было выбора, кроме как смотреть похороны из Пекина по видеосвязи. Линь устроил алтарь в своем кабинете и кланялся перед ним. В написанной им речи, которую прочитали на похоронах, были слова: “Когда умирала моя мать, я не мог быть рядом. Когда отец стал немощен, я не смог вернуться домой.
Я не мог проводить его в последний путь… Какой грех быть непочтительным сыном! Пусть небо накажет меня за это!”
Тем, кто не разделял взгляд Линя на будущее Китая, становилось все труднее. Несколько дней спустя после его речи о блестящем будущем я отправился к У Цзинляню, одному из ведущих экономистов в первое десятилетие реформ. Теперь ему было почти восемьдесят лет. У – крошечный человечек с живыми глазами, поблескивающими из-под густых седых волос – работал в крошечном офисе на окраине Пекина. Формально оставаясь советником министерства, он был недоволен положением вещей: “Серьезнейшая проблема современного Китая – коррупция. Из-за нее велик разрыв между бедными и богатыми. Отчего коррупция? Оттого, что власть продолжает контролировать слишком много ресурсов”.
В многочисленных статьях и книгах У указывал на клановый капитализм и разрыв между богатыми и бедными как на симптомы того, что китайская экономическая модель достигла предела возможного и что теперь правительству следует допустить большую политическую открытость. В последние годы он начал даже доказывать, что Китаю следует перенять западную демократию, и националисты обвинили его в отступничестве. В какой-то момент спор перешел на личности: “Жэньминь жибао” опубликовала сплетню, будто У подозревают в шпионаже в пользу США. Министерство выступило в защиту У, и разговоры прекратились, однако масштаб травли показал, что критика задела влиятельных людей с доступом к “Жэньминь жибао”.
Я спросил У, уладилась ли ситуация. Он вздохнул. “Около месяца назад в интернете появилась статья о том, что некто ударил меня кирпичом по голове, но я выжил”, – сказал У. Ничего подобного не было, однако статья “подсказывает людям, что можно применять насилие”. Она была подписана “Китайской ассоциацией по истреблению предателей”. У не знал, кто стоит за попытками его демонизировать. Радикальные националисты? Близкие к правительству люди, опасающиеся реформ?
Ставки в игре выросли настолько, что даже отвлеченные экономические дебаты приобретали характер яростного противостояния. У недавно высказался за то, чтобы Китай позволил своей валюте вырасти в цене. “Один из комментаторов сообщил, где я живу и что здесь слабая охрана, – неуверенно рассмеялся У. – В Америке это сочли бы нарушением закона. В Китае это никого не волнует”.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
