Вошла Катрин.
— Я хочу побыть один. Чувствую себя паршиво.
Катрин посмотрела на меня.
— Грета Йёрстад звонила.
— Грета Йёрстад, — повторил я.
— Наверняка по поводу Нины. Сказала, что дело важное.
Так бы и разнес в клочья эту комнатушку. Все эти умные книжки, которыми моя сестрица бесконечно дорожит, рядами стояли на полках и потешались надо мной. Я стиснул голову ладонями.
— Плохо мне.
Катрин взяла со стола стакан и властным голосом позвала:
— Рут!
Та пришаркала в подсобку, квакнула:
— Да, барышня?
Катрин показала на сгусток мокроты.
— Чтоб больше ты к этому стакану не прикасалась. Он мой. Понятно?
Я взял ее чемодан, отнес его к машине, открыл Нине дверцу. Она села. Я вернулся к калитке. Грета смотрела на меня страдальческим и благодарным взглядом. Я спросил, долго ли она намерена так жить.
— Пока неприятности с Робертом не кончатся, — ответила она.
Она потопталась у калитки, потом сообщила, что нынче в обед перевела Йёрстад на Хуго, а Роберт разорался и расколотил зеркало. Бедный мальчик, пробормотала она, будто потеряла его при трагических обстоятельствах. Судя по всему, ей тоже хотелось уехать на Клоккервейен и спрятаться там. Надо отвечать за свои поступки, сказал я, сама ведь решила передать усадьбу Хуго, помешать тебе в этом никто не мог, и меньше всего Роберт. Я вернулся к машине, сел за руль. Нина рылась в моих компакт-дисках. Да, братишка не иначе как перепутал ее с боксерской грушей, вид у девчонки жутковатый.
— Он попросил у тебя прощения? — поинтересовался я.
— Прощения? Роберт?
— Но ведь так нельзя!
— Почему нельзя-то?
Мы ехали по Нурдре-гате.
Нина искоса взглянула на меня и стала тихонько подпевать музыке.
— Классный мотивчик! — Она принялась насвистывать припев. Потом улыбнулась, отчего из подсохшей было ранки на верхней губе снова потекла кровь.
Я достал из бардачка бумажный платок, подал ей. Она прижала платок ко рту. А я как наяву увидел перед собой Роберта: голый по пояс, он кулаками мутузит ее в хёугерском подвале. История вроде как с собакой Трёгстада. Концы с концами не сходятся. Ну, вот и добрались. Клоккервейен. Я зарулил во двор, вытащил из машины багаж. Нина села на траву возле ограды, глядя на Квенну. Всё сплошь затоплено. Лодки сновали туда-сюда меж крышами сеновалов, сараев и односемейных домиков. Какой-то мужик в оранжевой робе — крохотная фигурка далеко внизу, — стоя в лодке, уговаривал собаку спрыгнуть к нему с крыши. Нина смотрела на реку, на мусор, на обломки в воде. Я спросил, о чем она думает.
— Ты терял сознание в воде? Что ты тогда чувствовал? Покой?
— Почему ты спрашиваешь?
— Да так, интересно. — Она покраснела.
Сколько раз я слыхал такие вопросы. Не первый год жил и работал в этом городе, заходил в дома, разговаривал с девчонками и парнями. Родители и учителя глаза бы вытаращили, если б дознались, что за фантазии роятся в голове какой-нибудь маленькой толстушки в черном платьице, от которой словечка не дождешься. А я с ребятами разговаривал, да и кое-кто из психологов был не прочь нарушить врачебную тайну. Нина, конечно, другая, и все-таки что-то в ней напоминало мне об этих юных сумасбродках, взахлеб рассуждающих о смерти и сатане. Я сходил на кухню за бумажной салфеткой, присел подле Нины на корточки и стал стирать кровь с ее рта. Она сложила губы трубочкой. Ну вот, готово. Она облизнула свой шрам, потом спросила:
— Как ты меня находишь?
— Ты очень симпатичная.
— На самом деле ты так не думаешь.
— С чего ты взяла?
— Ты же никак этого не показываешь.
— А надо?
— Конечно!
Она положила руку мне на колено, смерила меня взглядом, явно стараясь представить себе, что сейчас будет, что она скажет.
— По-моему, тебе надо немножко отдохнуть, — сказал я.
Нина подняла голову. Встала и пошла в дом. Я за ней. В комнате она подхватила с полу чемодан, бросила на кровать, открыла. Он был битком набит растрепанными книжками, теми драматическими опусами, которые я последние два года привозил из «Книголюба». Она взяла одну из книжек, легла на кровать и стала читать. Я пошел к себе в спальню, открыл платяной шкаф, разыскал там пластиковую корзинку со снотворными таблетками и собрилом. Потом поставил на кухне чайник. Достал сковородку, вытащил из холодильника яйца, молоко, ветчину, зеленый лук. Приготовил все для омлета, налил в фарфоровый чайник кипятку, опустил туда два пакетика «Липтона». Намазал несколько хрустящих хлебцев апельсиновым джемом и мягким сыром. Наполнил большой стакан молоком. Поставил сахарницу и молоко на поднос, запек омлет, положив сверху тонкие ломтики сыру. Вынул из чайника пакетики с заваркой и, водрузив его и все остальное на поднос, двинулся с этим добром в гостевую комнату. На полдороге остановился, пристроил поднос на полу, зашел в ванную, пустил горячую воду и, подхватив поднос, продолжил путь. У двери гостевой комнаты на секунду-другую замер, прислушиваясь. Все тихо. Может, она уснула? Что ж, тогда я просто оставлю поднос на столике. А сам пойду в гостиную, почитаю немножко, приберусь, покрашу шкаф изнутри. Вообще-то надо связаться с Педагогико-психологической службой или с Детской психиатрической поликлиникой, но не сейчас, пускай она отдохнет, успокоится, потом я поговорю с ней, послушаю, что она расскажет о случившемся. То, что Роберт избил свою младшую сестру, уже не казалось немыслимым. Я тихонько отворил дверь и вошел в полутемную комнату. Нина спала, ничком лежа на постели. Я поставил поднос, сел на край кровати и заметил у нее в зубах какое-то украшение. Одна рука засунута в трусы. С губ слетают невнятные тихие звуки. Зад ритмично двигается.
Меня так и вынесло за дверь. Но в конце концов я опять подошел к двери, заглянул внутрь. Она лежала, приоткрыв рот, дышала шумно и тяжело, рука теперь свешивалась с кровати. Я тихонько подкрался к ночному столику. Она открыла глаза.
— Ты спи, спи, — сказал я.
Она приподнялась на локте, утерла рот.
Я шагнул к двери.
— Он уже несколько лет прохода мне не дает.
— Что ты сказала? — Я повернул обратно.
— Правда-правда. Он меня лапает.
Я присел на край кровати.
— О ком ты?
Она взяла с подноса хрустящий хлебец.
— Иногда просто сидит и смотрит на меня. А иногда я кое-что делаю. — Она взяла вилку, отрезала кусочек омлета.
— О ком ты говоришь?
Нина резко смахнула поднос на пол, взвизгнула:
— По-твоему, я вру?! — и повернулась ко мне спиной.
