Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
– Я помню его, – тихо говорит Ален. – Он разговаривал и с Жакобом тоже. Сразу после войны.
– С Жакобом? – переспрашиваю я. Он изумленно раскрывает глаза.
– Вы не знаете Жакоба? Я пожимаю плечами.
– Это еще один ваш брат? – Меня удивляет, почему Мами не указала это имя в своем списке.
Ален покачивает головой.
– Нет. Но для Розы он был важнее всех на свете.
Следом за Аленом я вхожу в его квартирку, маленькую и заставленную книгами. Десятки чашек с блюдцами стоят на полках и сверху на шкафах. Несколько даже висят по стенам в специальных рамках.
– Моя жена их коллекционировала, – поясняет Ален, проследив за моим взглядом и указывая на одну из полок с чашками. – Мне они никогда не нравились. Но после ее смерти рука не поднялась их выбросить.
– Соболезную, – говорю я. – И давно она?..
– Очень давно, – отвечает он, опустив глаза.
Мы входим в гостиную, и он предлагает мне занять один из двух обитых красным бархатом стульев с высокими спинками. Я сажусь, после чего и хозяин опускается на стул напротив меня.
– Моя Анна была одной из немногих, кто побывал в Освенциме и остался в живых. Мы часто говорили, что ей посчастливилось. Но она не могла иметь детей из-за всего, что с ней там сделали. Она умерла в сорок лет, горе ее убило.
– Искренне соболезную, – шепчу я.
– Спасибо. – Ален, нетерпеливо подавшись вперед, впивается в меня до боли знакомыми глазами. – Ну а сейчас прошу вас, расскажите же мне о Розе. Простите меня, я потрясен.
И я торопливо рассказываю ему все, что знаю сама: что моя бабушка приехала в Соединенные Штаты в начале 1940-х годов после того, как вышла замуж за моего деда; что у них была единственная дочь, моя мать. Рассказываю о кондитерской, которую Мами открыла в Кейп-Коде, и о том, как буквально час назад я набрела на ашкеназскую кондитерскую на улице Розье, где увидела множество знакомых мне пирожных и сладостей.
– Я всегда знал, что Роза – прирожденный кондитер, – мягко произносит Ален. – Наша матушка, она родом из Польши. Сюда в Париж ее привезли родители, совсем малюткой. Они держали кондитерскую, и наша мать до того, как вышла замуж за нашего отца, работала в ней каждый день. Даже после того, как наша мама родила детей, она продолжала помогать в кондитерской по выходным и по вечерам, когда клиентов было много. Роза, она так любила работать там с мамой. Это у нас фамильное ремесло.
Я прижимаю пальцы к вискам. Невероятно: всю жизнь меня окружала бабушкина семейная история, а об этом даже не подозревала. Оказывается, каждый раз, ставя в духовку пирог «Звезда», я следовала древней традиции, которую мои предки хранили на протяжении веков.
– Но как же ей удалось бежать из Парижа? – допытывается Ален, наклоняясь вперед еще сильнее и едва не падая со стула. – Мы же всегда думали, что она погибла перед самой облавой.
У меня екает сердце.
– Не знаю. Я надеялась, что вы, может быть, знаете. По лицу Алена видно, что он смущен.
– Но ведь она жива, вы сказали? Почему же вы не спросите у нее?
Я низко склоняю голову.
– У нее болезнь Альцгеймера. Не знаю, как это по-французски.
Подняв голову, я смотрю на Алена. Он кивает, на лице огорчение.
– Точно так же, то же слово. Значит, она не помнит, – шепчет он.
– Прежде она никогда не заговаривала о прошлом, – объясняю я. – На самом деле я вообще только несколько дней назад узнала, что она еврейка.
Он глядит на меня непонимающе:
– Разумеется, еврейка и иудейка.
– Для меня она всю жизнь была католичкой. Ален явно озадачен.
– Но… – Он обрывает себя, как будто забыл, что хотел спросить.
– Я и сама не понимаю. Никогда она не рассказывала о том, что происходит из еврейской семьи. Я ведь даже не знала, что ее девичья фамилия Пикар. Она всегда говорила, что она – Дюран. Несколько лет назад моя дочка даже пыталась нарисовать фамильное древо – был у них в школе такой проект, – и во всех документах, какие мы только смогли найти, она называлась Дюран. У нас нет ни одной бумаги, где бы она числилась как Роза Пикар.
Ален смотрит на меня и после долгого молчания вздыхает.
– Вероятно, на Розу Дюран были оформлены поддельные документы, по которым она выехала за границу. Чтобы выбраться из Франции в то время, ей, наверное, пришлось сделать новый паспорт – например, жительницы неоккупированной части страны. А с новым паспортом она получила и новое имя. Скорее всего, ей помог кто-то из Résistance[14]. Раздобыл для нее фальшивые бумаги.
– Поддельные документы, по которым она числилась христианкой? Так она стала Розой Дюран вместо Розы Пикар?
– Конечно, католичке во время войны было куда проще скрыться, чем еврейке. Если она была уверена, что безвозвратно потеряла всех нас, то, возможно, захотела всё забыть. Может, она растворилась в этой новой личности, потому что это был единственный способ сохранить santéd’esprit. Свой рассудок.
– Но почему она решила, что все мертвы? – недоумеваю я.
– После освобождения здесь творилась такая неразбериха, – объясняет Ален. – Те, кто остался в живых, приходили в отель «Лютеция» на бульваре Распай. Там собирались все, кто выжил. Кто-то приходил за лечением, медицинской помощью. Для большинства из нас это было шансом найти друг друга. Найти своих родных, потерянных в войну.
– И вы туда ходили? – спрашиваю я. Ален кивает.
– Меня не депортировали, – тихо говорит он. – После войны я пришел в отель «Лютеция», чтобы разыскать свою семью. Я так надеялся, так хотел верить, что они живы, Хоуп. Те, кто приходил, писал имена родных на доске. «Ищу Сесиль Пикар. Мать. Сорок два года. Арестована 16 июля 1942. Была на Vel d’Hiv». Другие приходили, читали и говорили тебе: «Я знал твою мать в Освенциме. Она умерла через три месяца от пневмонии». Или: «Я работал с твоим отцом в крематории в Освенциме. Он заболел и был отправлен в газовую камеру перед самым освобождением». Я слушаю его, затаив дыхание.
– Так вы узнали, что все погибли.
– Все до одного, – кивает Ален. – Дедушки и бабушки, двоюродные сестры и братья, тети и дяди. Розу тоже назвали в числе мертвых. Два человека уверяли, будто видели, как ее застрелили где-то на улице во время облавы. Я не стал давать свое имя, потому что не осталось никого, кто бы стал меня искать. Так я думал. Вот потому-то меня и нет ни в каких списках. Я хотел только одного – исчезнуть.
– А как вам удалось ускользнуть, не попасть к ним?
– Мне было одиннадцать лет, когда за нами пришли. Мои родители, они никогда не верили слухам, которые тогда ходили. Но Роза верила. Она пыталась, но не могла убедить родителей. Они считали, что она сошла с ума, что это глупо – принимать всерьез предостережения Жакоба: они считали его юнцом, который ничего не смыслит и только мутит воду.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
