Прошло полчаса; Петизо отдыхал. Когда он завыл снова, его лицо изменилось, он внимательно прислушивался, его губы двигались. Когда вдали, едва различимо среди рева воды, послышался такой же вой, а потом еще, я встала около него. Я посмотрела на часы. Сейчас автобус уже в Куиче, но маловероятно, что кто-то проверит наше присутствие в нем. Наверное, уже скоро миссис Малленпорт поглядит на часы в столовой и скажет, как обычно больше себе, чем его превосходительству, что задерживать обед больше нельзя. Все знали необязательность чарагвайцев. Не hora inglesa. Если только Мораг забеспокоится, но она будет занята проверкой другого выводка. Возможно, Джеймс…
На сей раз, когда Петизо сел, из-под его ног один за другим сорвались и исчезли в темноте два обломка скалы. Вдруг этот высокий звук способен дробить камни, как сопрано разбивает стакан? С ужасом я подумала об этом, порываясь его остановить и все же не осмеливаясь, может быть, так он инстинктивно сохраняет свою психику от безумия.
Что касается меня, я держалась лишь мыслью о Джеймсе. Я почти оцепенела от холода и испуга, но позволила воображению переписать все сцены между нами, исходя лишь из той нереальной предпосылки, что он любит меня. Удивительно, как все прекрасно сходилось.
В одиннадцать часов выступ скалы был холоден как айсберг. Петизо и я прижались друг к другу, сохраняя тепло. Пока мы двигались, рядом откололся большой кусок скалы. Иногда мне казалось, что мои ладони ощущают перемену в этой ненадежной опоре. Внезапно Петизо снова поднялся на ноги и встал на краю выступа.
— Едет el jefe, — произнес он.
— Откуда ты знаешь? — спросила я.
И вдруг поняла, что странные ощущения в ладонях — вибрация от мощного автомобильного мотора. Я не могла слышать его из-за монотонного рева водопада. Но где-то по дороге, как летучая мышь из ада, к нам ехал автомобиль.
Глава 19
Три часа спустя мы все вместе ехали в «лендровере». Петизо крепко спал на заднем сиденье, а я сидела рядом с Джеймсом, как та, другая я, прилетевшая в Чарагвай несколько коротких недель назад. Теперь кожа сиденья была холодной, но внутри меня грело ровное тепло, тепло, которое не могло дать никакое количество солнечного света. Долгое время, пока под нашими быстрыми шинами свистела горная дорога и двойные лучи фар прыгали по камням и валунам вдоль обочины, мы сидели молча.
Постепенно ужас и напряжение последних часов отступали.
Ужас не ожидания на выступе с Петизо, когда я гадала, найдет ли нас кто, но наоборот — когда спасение пришло. Моя память об этом долгом мучительном часе искажена ужасом и отчаянием. Помню лишь, что искусала губу до крови, чтобы сдержать истерический крик, когда Джеймс начал мучительный спуск на веревке, медленно двигаясь по зубчатому утесу, раскачиваясь, как мы несколько часов тому назад.
За исключением того, что теперь было темно и его направляли только бледное мерцание последней кромки луны и свет моего фонарика.
Я не знала, как он закрепил веревку и есть ли у него помощники, и все хотела крикнуть, чтобы он возвращался и оставил нас до утра.
Я не переставала думать, как делают все в моменты напряжения, что никогда не решалась сказать, что люблю его. Знаю, что в один момент я так боялась за него, что закрыла глаза. И в следующий момент послышалось скольжение, раздался глухой стук, шорох, вниз с треском полетел очередной кусок этой ужасной крошащейся скалы, а затем, словно мираж, ощущение сильных теплых рук.
— С тобой все хорошо, любимая? Ты цела, любовь моя?
На этот раз в голосе первого секретаря послышалась нотка страха. Я сумела только кивнуть. Мне хотелось, чтобы он продолжал спрашивать меня и называть любимой. Я хотела снова услышать нестерпимую тревогу в его спокойном голосе.
Когда я открыла рот, то собиралась только сказать спасибо. Но произнесла не слова благодарности. Они выражали то, что я чувствовала в первую очередь.
— Я бы не вынесла, — запинаясь, произнесла я, — если бы с вами что-то случилось. Если бы вы упали.
Джеймс Фицджеральд бросил на меня проницательный взгляд. Он, очевидно, заметил слезы, которые я пыталась вытереть пальцами.
Он начал обращаться со мной, как с полубезумным от испуга ребенком, хотя на самом деле я никогда не чувствовала большего спокойствия и уверенности в том, что действительно было важно в моей жизни.
Первый секретарь выдавил улыбку и после вопроса о Петизо сказал, что, вероятно, я почувствую себя по-другому, как только мы окажемся в безопасности.
До этого было еще долго. Петизо не соглашался на ужасающий подъем без Джеймса. Забывая о сланце, я ходила взад-вперед по узкому выступу, сжав кулаки так, что мои ногти вонзались в ладони. Я помню, как вытирала слезы костяшками пальцев, затем услышала удивительный вой Петизо, на этот раз с торжествующими нотами, и ответ того далекого слушателя в какой-то отдаленной деревне. Они благополучно достигли вершины. Но, казалось, прошли часы, прежде чем Джеймс вернулся снова, и на сей раз он не обнял меня.
Он просто сказал, в точности как школьный учитель:
— Как у тебя с гимнастикой, Мадлен?
Успокаивающие, антисептические, неромантичные слова!
— Очень неплохо.
— Ладно, тогда ты знаешь, как захватить веревку. Лезь. Я за тобой. Ты достаточно легкая, чтобы веревка выдержала нас обоих.
Возможно, он все еще думал, что я истеричка, неспособная двинуться от страха, холода и головокружения. И он собирался попытаться поймать меня, если я упаду.
Думаю, во время этого мучительного поиска точек опоры мой разум находился в состоянии, которое называют благословенной пустотой. Или присутствие Джеймса лишило подъем значительной части ужаса, потому что я почти ничего не помню.
Зато отчетливо помню, как оказалась в безопасности и наконец встала на каменистой вершине утеса. Помню ночной небосвод над нами, хрупкое мерцание лунного света. Помню выражение лица Джеймса, когда он взял меня за плечи и тихо проговорил:
— Ты в безопасности. Я люблю тебя, Мадлен.
Я спрятала лицо на его груди, но он поднял мой подбородок и посмотрел в глаза, терпеливо ожидая, что я скажу ему слова, которые сделают любое место волшебным.
— Я люблю тебя, Джеймс, — прошептала я.
Потом я почувствовала прикосновение его губ. Его руки обняли меня, поднимая с земли, пока я целовала его в ответ. Еще раз я испытала ту незабываемую сладость вечера в гасиенде. Мне показалось, что мои кости растаяли. Я почувствовала слабость.
— Но я всегда любил тебя, — сказал Джеймс, когда отпустил меня.
— Не всегда.
— Всегда. С того момента, как впервые увидел на руке дона Рамона. — Он поднял мой подбородок снова. — И ты должна научиться не противоречить своему jefe. Петизо только что сказал мне… — Он оглянулся.
Но, истощенный напряжением последних часов, Петизо свернулся на подстилке изо мха под пальто Джеймса и крепко спал.
