Над площадью кружится снег. Фейерверк! Взмывают в воздух на мини-тарелках куклы-пришельцы, взрываются, расчеркивая небесное пространство пунктирными трассами.
К Зиновию подходит Сенотрусов. Вид у него пришибленный. На лбу и левой щеке коричневые пятна – следы ожогов. На непокрытой голове тают снежинки, от пышных кудрей ничего не осталось. В сторону Таты и Бута он не смотрит. Оп-лядь, говорит Зина, где ты пропадал?
Прошел вот… полный цикл… помотали меня, говорит Сенотрусов, когда начались повальные аресты пришельцев, я вздохнул с облегчением, но, когда пришли за мной, я растерялся… посчитал, что в репрессивные органы пробрались метроиды… гидроиды колониальные…
Зиновий сочувственно кивает.
Ощущаю себя чужим на этом празднике жизни, продолжает Сенотрусов. Он долго и нудно пересказывает свои злоключения, говорит, что морально сломлен и заниматься консалтингом больше не в силах, хотя контора за ним еще числится. И, глядя с опаской на догорающую бабу, добавляет: можешь забирать весь мой бизнес, я мешать не буду. Хорошо, заберу, говорит Давыдов и отворачивается от Сенотрусова.
Из товарных вагонов по деревянным сходням выводят верблюдов, покачивающих горбами – мохнатыми сосисками. Это не обычные верблюды, это морозоустойчивые верблюды с длинной шерстью, полученные от скрещивания с северным оленем. Велика сила современной биотехнологии!
Огромного верблюда, похожего на мамонта – шерсть у него волочится по самой платформе, – оседлал Григорий Бут, он подоткнул под себя шубу, в руках его стек, на ногах короткие унты. За верблюдом Григория Бута следует трехгорбая верблюдица, на которой едут двое детей – мальчик и девочка лет девяти. Это обычные дети. Пришельцы. Как и все остальные два с половиной миллиарда детей на Земле. Если, конечно, статистика дает нам реальную цифру.
Сенотрусов незаметно исчезает, и на его месте появляется Учпедгиз, кунеевский король и новый сити-менеджер Ставрополя-Тольятти. И это удивительно. Воры во власти – такое стало привычным. А вот бомж! К тому же хронический целлюлозник. Такое случилось впервые. На нем костюм, пальто и все как полагается. Только светлые волосы по-прежнему свисают до самых плеч.
Я ж тебя предупреждал, говорит Учпедгиз, снимая и протирая очки, что же ты… такой случай проворонил. Ни у кого таких возможностей не было. Он снова напяливает очки, обводит глазами привокзальную площадь, осматривая толпу, в поисках подтверждения своим словам. И затем совсем тихо, чтобы никто не слышал, недовольно произносит: не хватило тебе елданутости…
ЗИНОВИЙ: А что надо было делать?
УЧПЕДГИЗ: Ну, не знаю. Наверное, то, что ты делать не мог – боялся испачкаться, – а надо было пересилить себя…
Когда я был маленьким, говорит Зиновий, я покорил Джомолунгму – самую высокую вершину Земли. Никто не сказал мне, что я вру, потому что я никогда и никому об этом не рассказывал. Только сейчас это делаю. Я любил мастерить кораблики из обычных деревяшек. Делал леерные ограждения из простых гвоздиков, а из мелких гильз – пушки. Потом гонял свою флотилию по окрестным лужам. Лет в двенадцать я испытал первый настоящий стыд. Дед привез на самосвале опилки и вывалил в огороде за сараем. Гора опилок была мягкой и пахла смолой. Я сразу же принялся прокладывать горные дороги, продвигался по ним на деревянных чурочках. Это была моя танковая армия. Там, на самом верху, ждала меня Манька-затетеха, замурованная марсианами в пещере…
Вообще-то Манька-затетеха жила от нас дома через два и освобождать ее не было никакой необходимости. Да и затетехой она не была, просто все время молчала и улыбалась. Мне она казалась страшно умной, но ее прозвали затетехой, раз она была не такая, как все.
Путешествия мои по горным дорогам продолжались недолго. Пришел дед и сказал: хватит, уже не маленький, займись делом. Мне стало стыдно. Я бросил чурочки и ушел в дом. Занялся делом. Но вот каким – сейчас хоть убей – не помню. А эту гору опилок я вспоминал потом всю жизнь. Но вернуться к ней так и не смог. Конечно, при желании можно и сейчас найти гору опилок, но ты только представь: сорокапятилетний мужик возится с чурочками! Дед точно мне уже ничего не скажет, но ведь и другие не поймут…
Я пойму, говорит мальчик с большими ушами.
Караван останавливается. Григорий Бут обращается к толпе с короткой речью. Он построит в Горе у Пескалинского Взвоза алмазную фабрику. Он знает теперь, как превратит импактиты в маленькие черные бусинки. Он будет использовать фуллереновые технологии, они открывают просто сказочные возможности, позволят сосредоточить в сверхтвердых алмазах невероятное количество информации. Ведь что сдерживает человека в его дальнейшем развитии? Правильно! Ограниченные возможности его мозга. Мы ведь не хотим, чтобы нами правили ожившие компьютеры, даже если они будут внешне похожи на людей. А раз так, придется всем нам глотать алмазы. Такая вот программа чипизации. Проглотил – и готово, ты интеллектуальный гигант. Впрочем, не только интеллектуальный. Тебе будет подвластно и время, и расстояния, и прошлое, и будущее, и глубины океанские, и космические дали.
Своими планами Григорий Бут охотно делится со всеми. Но не все верят ему. Даже Тата немного сомневается, но прячет сомнения внутри. Слишком развиты в нашем обществе всякие предубеждения.
Конечно, человек смешон в своих потугах быть центром Вселенной. И не только потому, что в запредельных космических далях может существовать нечто иное, более значимое. Нечто иное, более значимое может существовать прямо тут, рядом с человеком – то, чего он не замечает, о чем не догадывается. Иная мысль иного контекста, вне человеческого разумения, вне так называемой логики и вне линейного развития. Чтобы это иное почувствовать, надо самому стать иным, отказаться от здравого смысла, отказаться от логики, от всего утилитарного, от разрушительного прогресса, перестать руководствоваться коллективным разумом, коллективными стереотипами. Ничего человеческого. Никаких норм. Никаких правил, законов, морали, религии, инструментов канализации…
Однако оставим эти несвоевременные рассуждения. Просто поверим: у Григория Бута получится! Хотя и не скоро. Придет она, его алмазная революция, но, как всегда, братцы мои, идеал достижим на путанных путях-дорожках, пройдут они через грандиозную задницу. А как вы хотели? Но это уже в самом конечном конце.
Что ж, на этом попрощаемся с Григорием Ивановичем и его верной спутницей Татой Кататонией…
Федя Бабарыкин
Он возвращается бегом, весь всклокоченный, с топором в руках. Поднимает топор и… Он не видит большого города, не видит океана, и тарелок – ни одной. Он видит площадку перед пещерой. Толпятся люди в сером, в полувоенном, в масках, с костылями и лысыми черепами. У проселочной дороги велосипеды, коляски, носилки. Незнакомые лица.
На асфальтовой дорожке, только что проложенной у пещеры, стоит осунувшийся Шандор Тимай, потерявший свою волшебную должность. Тут же несколько одряхлевших генералов, покинувших Корпорацию. Блестят на солнце голые черепа, некоторые лишены основных предметов одежды, кто-то top-less, а кто-то совсем без ничего. Некоторые держат в руках тяжелые кирки, другие – отбойные молотки, третьи – рыболовные пешни. Судя по крикам, известный фармацевт-целитель всучил им дефектную ведомость и зарулил их сюда. Обнадежил. Обещал идеальные органы и почти не изношенные части тела. И хотя внешний вид этих людей не внушает страха, настроены они решительно. Кто-то в этой сердитой толпе уже отжил свое, но не желает с этим смириться. Кто-то вернулся после клинической смерти, проделав для этого путь туда и обратно по светящемуся спиралевидному тоннелю, успев, однако, увидеть ангельски добрые лица. Человеческого в них осталась только оболочка.
