— Очень просто, — любезно подсказал Говоров, — пришли в Париж телекс, что отныне В. П. разрешается писать как максимум десять передач в месяц. Таким образом, в тяжелый для старого писателя момент руководство Радио протянуло руку помощи. В Вашингтоне оценят этот шикарный жест.
— Учишь меня жить. — В голосе Герда прозвучало недовольство, и Говоров почувствовал, что пережал: Герд не дурак, такие вещи отлично соображает. — Но в Вашингтоне спросят: почему мы нарушаем общий порядок? Ведь у всех внештатников во всех наших филиалах по пять программ в месяц. И бюджет у нас не резиновый.
— Герд, бюджет — это твоя головная боль, не моя. Что же касается товарищей из Вашингтона, ты им напомни: В. П. — лауреат Сталинской премии по литературе. Такого автора нет ни на «Голосе Америки», ни на Би-би-си.
— Спасибо, вот теперь ты мне дал серьезный козырь. Ладно, я думаю, мы все утрясем. Можешь сказать Боре Савельеву и Беатрис: Гамбург согласен на десять передач для В. П.
— Герд, я тебя очень люблю, но мне нужен телекс. Телекс — официальный документ. Мы его спрячем в папочку. Я тебе не верю? Я тебе очень верю! Но вдруг через год ты перейдешь в госдеп или тебя выдвинут в президенты? Не пугайся, не Радио, а Соединенных Штатов Америки. А новый человек, который займет твое место, мне скажет, что бюджет не резиновый и надо экономить. Вот тогда мы вытащим телекс на свет божий…
Телекс пришел. А еще через неделю Герд сообщил Говорову по телефону, что он и Вейли получили письмо от Самсонова, в котором, в частности, Самсонов спрашивает: «Почему один из редакторов парижского бюро переманивает работников журнала «Вселенная» на Радио, обещая им значительное увеличение зарплаты? А бюджет Радио финансируют американские налогоплательщики…» — и далее в таком же духе…
— Молодец, Лева, — изумился Говоров. — Не успел выйти из запоя, как сразу приступил к делу. А кто именно из редакторов?
— Фамилии Самсонов не указывает, однако явно имеется в виду не Боря Савельев.
— Герд, пришли мне копию.
— Не могу, — вздохнул Герд. — Я тебе верю, но ты обязательно покажешь письмо Вике. Вика, в расстроенных чувствах, сам понимаешь, передаст письмо Марье Васильевне. И опять начнется свистопляска на Радио.
«Один-ноль в твою пользу», — хотел сказать Говоров, но сказал другое:
— И как вы отнеслись к этому эпистолярному творчеству Самсонова?
— Андрей, за нас не беспокойся. Мы это восприняли как донос. Увы, не первый и не последний в истории Радио. Но письмо адресовано не только нам. Боюсь, что копию письма приколют к твоему досье в отделе кадров.
— Герд, я работаю не с кадрами, а с людьми.
— Правильно, и мы тебя любим и ценим. Однако есть статистика. Я подсчитал, что начальник русской службы на Радио удерживается на своем месте не более двух лет. Так вот, это между нами, я не буду ждать, когда меня попросят вон. Если Джорджа скинут, я сам уйду. Ты мне подсказал хорошую идею: в госдеп или в президенты Соединенных Штатов. Скорее всего, просто в университет. И на мое место сядет другой человек, который…
Голоса из публики:
— Хватит! Надоело! Не хотим больше слушать об интригах на Радио. Интересно бы знать, что делал Говоров на работе.
Отвечаем: писал оды начальству. Прилагаем одну для справки.
ОДА ЧЛЕНУ ПОЛИТБЮРО
Фельетон
Я удивляюсь, почему западная пресса, которая любит покричать о каких-то нарушениях прав человека в Советском Союзе, до сих пор не обратила внимания на трагическое положение некоторой группы людей, действительно лишенных самых элементарных прав. Они живут почти так же, как и советские политзаключенные: все время находятся в закрытом помещении, передвигаются только под охраной, состояние их здоровья катастрофическое, а главное — они фактически не имеют права на пенсию.
Кто же эти несчастные люди, которым почему-то никто не хочет посочувствовать? Да это же наши дорогие портреты, уважаемые труженики на ниве руководства. Короче говоря, члены Политбюро ЦК КПСС. Естественно, я предвижу возражения и даже безответственные иронические усмешки: мол, как же так, а дачи, особняки, роскошные городские квартиры, кремлевские пайки, черные ЗИЛы, лучшие врачи из Четвертого управления? Однако не спешите завидовать товарищам членам, ибо любой здравомыслящий человек вам скажет: «Здоровье дороже».
Итак, перед нами рядовой член Политбюро. Как правило, ему за семьдесят. Причем лет сорок из этих семидесяти ему надо засчитывать, как на войне, один год за три. Член Политбюро — как сапер — не имеет права на ошибку. Один неточный шаг — и сгорел на всю жизнь. Ну хорошо, раз он попал в Политбюро, то он этих шагов избежал. Но какого дикого, нервного напряжения ему это стоило! Поэтому наш семидесятилетний член совсем не похож на своего американского ровесника. Американец, он на лошади ездит, в гольф играет. А можете ли вы себе представить нашего рядового члена на лошади? Дай ему Бог в свой ЗИЛ без посторонней помощи забраться.
Старикам очень полезны прогулки на свежем воздухе. Вот американцы, выйдя на пенсию, по всему миру шастают. Но видели ли вы когда-нибудь члена Политбюро, гуляющего по улице? Правда, говорят, что на закрытых дачах их выводят под ручки подышать воздухом. Так ведь заключенных тоже выводят. В тюрьме двор поменьше — вот и вся разница. Право на здоровье — это великое право, которого члены Политбюро лишены начисто. Сложилась парадоксальная ситуация: лечиться член Политбюро может, а болеть нет. Поболеешь месяц, пропустишь несколько заседаний, и вдруг обнаружишь, что твои соратники втихомолку вывели тебя из состава Политбюро. Поэтому-то никто не рискует. Вот товарищ Пельше, можно сказать, из гроба вставал, но приходил на трибуну Мавзолея. Долго болеть осмеливается лишь Генеральный секретарь. Когда он в больнице, все остальные члены Политбюро спокойны за свои места. Никаких перетрясок не предвидится. Теперешнего Генерального секретаря скоро свезут в больницу. Так оно надежнее.
А самое главное для человека — это право на пенсию. В течение столетий в суровых классовых боях с капиталистами и угнетателями рабочего класса трудящиеся во всем мире добились этого права. Любой работающий человек желает скорее выйти на пенсию, читать газеты, копать грядки в своем саду, поливать цветочки, играть с внуками. Всех нормальных людей провожают на пенсию с почетом, всех, кроме членов Политбюро. Для члена Политбюро выход на пенсию страшнее любой пытки. Сразу его имя исчезнет со страниц газет, из всех справочников и энциклопедий. Это крушение всей его жизненной карьеры. Вспомните, в какое идиотское оцепенение впал товарищ Подгорный, как рыдал товарищ Кириленко, когда выяснилось, что их отправили на заслуженный отдых. Поэтому члены Политбюро как каторжные обречены работать до самой смерти. А радости у них мелкие, незначительные: получить очередной орден к очередному юбилею, дать приказ об уничтожении пассажирского авиалайнера какой-нибудь южнокорейской авиакомпании, захватить еще одну страну в Азии или в Африке. А толку что? Все равно вместо икры врачи прописали лишь манную кашу.
