— Я с тобой разговариваю. Стой здесь.
Тут я опять разозлился, снова у меня крышу снесло, и я ему нагло так, в его же тоне отвечаю:
— Ты, — говорю, — поссы сначала, а потом мы с тобой поговорим. Может быть.
И ухожу в сторону. Не торопясь. Он закончил, подходит, чувствую, сейчас убьет. И вдруг, сам не понимая, что делаю, беру я его за рукав, как он меня недавно за карман, аккуратно, и отвожу в сторону. Что конкретно я там говорил, не помню. Кажется, давил на национальную гордость великороссов. Но не лебезил, это точно. Вдруг Арсен меня обрывает, уже не грубо, нормально обрывает, скорее, прерывает и кричит пацанам (мы уже далековато с ним отошли):
— Эй ты, как тебя… отпусти этого очкана. Слышь ты, ботаник, иди сюда.
Это про Юрца — его там опять прижали, он все порывался мне на помощь прийти. Юрец подходит к нам. А Арсен вдруг улыбается, причем хорошо так, по-доброму, и начинает с нами знакомиться:
— Я Арсений. Борода. Иногда меня еще Лысым называют. Меня тут все знают. Так что если кто-что-чего… Ясно? Ладно, все, базары замяли.
Он снимает кепку, а под ней такая уютная симпатичная лысина.
— Ну че, мужики, ща ко мне, выпьем чуток. За знакомство.
Мы стали отнекиваться, но он разобиделся, как ребенок прямо. В общем, пошли мы к нему. Палаточники так и остались там с раскрытыми хлебалами.
Пришли к Бороде, жена его уже спала — поздно, второй час ночи, недовольная вышла страшно. Но он на нее цыкнул, и она исчезла, интеллигентного вида такая, в очках, на беременную Лолиту похожа. Правда, ворчала в кухне. Я пошел покурить, Борода с Юрцом в комнате сидели, подхожу к ней (а ее Лорой, что ли, звали) и говорю:
— Лора, вы извините, что мы поздно, так получилось…
Она на меня посмотрела через очки, как на придурка, и говорит:
— Да пошел ты… Вломились среди ночи, еще извиняется. Как вы заколебали, алкаши, ни днем ни ночью покоя нет.
Я обомлел, а она мне сует в одну руку тарелку с селедкой, а в другую с винегретом.
— На, — говорит, — неси. Закусь.
Вот такая история. Борода оказался нормальным мужиком, пили мы с ним в какой-то странной комнате, там все было старое: диван, стол, шкаф, книжная полка с четырехтомником Набокова среди прочих книг; а вообще мне показалось, бедно и неряшливо они живут; в одном углу стояла бейсбольная бита, я спросил — а это, говорит, для гостей, которые пить не хотят. Потом Арсений, посмеиваясь, показал нам карманный словарик фени, предложил достать мне такой же (видимо, мои знания его не убедили), рассказывал про службу в Чечне во времена Четвертой войны, про свои мытарства на «гражданке», про ментов; потом, когда уже прилично выпили, стали так просто болтать, ни о чем, он спрашивал, как нам водка, мы хвалили — водка и правда была ничего. Он сказал, что может организовать оптовую партию, я побещал поговорить с братом, может, в «Мельницу» возьмем, ну и так далее. Разошлись к утру. Борода предлагал заходить в любое время. Вот так вот.
Да, где-то через недельку встречаю Юрца на работе, и он мне говорит:
— Знаешь, кто такой Арсений Борода?
— Знаю, мы с ним бухали.
— Очень смешно. Наш Борода — известный бандит, вор. Подозревался в нескольких убийствах. Понял?
И глаза пучит через очки.
— Ага, понял, — говорю я и вспоминаю комнату с Набоковым и интеллигентную жену Бороды. — Я у брата уточню — он должен знать.
И уточнил. Оказалось, что брат этого Лысого знает, живет он не на Сухаревке, там у него «хаза чисто для отмазки, чмошная, с квартиранткой, дальней родственницей, любит он тот район, но жить там постоянно не может место паленое, все мусора знают, что он оттуда, поэтому на той хате бывает редко, но местные отморозки перед ним лебезят». Еще старший-средний рассказал, что у Арсения три ходки и его подозревали в нескольких убийствах, причем женщин.
— Прямо Синяя Борода, — говорю.
А брат смеется. Его, говорит, так и называли одно время, потому что все время бухой ходил после армии. Потом завязал, а сейчас, говорят, снова пьет.
— Да, — говорю, — пьет.
Вот такие дела.
А «Лолиту» я потом еще раз смотрел. Ну, эту, китайскую. Музыка там ничего, а вообще фуфло фильм, полный отстой.
Как бы уже не рассказ Егора Мельникова
Это приключение тогда помогло Егору. Какое-то время он чувствовал себя сильным. Иногда у него получалось, как тогда, с Тагиром и Бородой, отключать часть мозга, заведующую страхом или застенчивостью, становиться зверем, которого ведет только инстинкт, позволяющий убивать и не бояться смерти, и он всего добивался — люди уступали ему, и, собственно, не много нужно было прилагать усилий и слов, чтобы убедить кого-нибудь в своей правоте, а поскольку именно от этого и зависел исход дела, Егор часто выходил победителем — достаточно было посмотреть противнику в глаза, и что-то в нем, в противнике, затухало, будто неясная пугающая сила искрила со дна глаз Мельникова.
Один знакомый как-то сказал, что Егор — непредсказуемый, ненормальный, типа сумасшедший, больной, не в себе. Тогда никто этого всерьез не услышал. Все и так считали Егора странным. А то, что он способен одним взглядом побеждать людей, приписывали его безбашенной отвязности в тот период жизни. Тем более что скоро Егор перестал таким быть. В общем, бывал Егор разным, двояким.
Когда экстремальные ситуации не повторяются, некоторые состояния психики быстро забываешь и снова становишься вялым размороженным пельменем. Естественно, Егор быстро забыл свое тогдашнее самочувствие. За ненадобностью. Особенно после того, как появился Кот.
Но теперь, когда Мельников остался один и ему угрожала смертельная опасность, он опять готов был распахнуть плащ перед ножом и сверлить взглядом противника, не испытывая к нему ничего человеческого.
Он сформулировал рецепт пилюли победителя: «Когда тебе очень страшно, нужно распахнуть плащ, сделать шаг вперед, посмотреть в глаза опасности и предложить ей себя; тогда, если взгляд твой достаточно тверд, в тебе проснется зверь, а голос окрепнет и в нем появится столько дерзости и бесстрашия, что опасность подожмет хвост и жалобно заскулит, особенно если ее зверек устал или мал».
Вспомнив все это и ощутив, что жуткий страх перед Оловянниковым, наказанием и смертью улетучивается, а глаза наливаются радостной злобой, Егор понял, что может хотя бы попытаться вступить в эту борьбу. Он чувствовал: в нужный момент инстинкт не подведет, особенно если ему немного помочь.
Итак, Егору открылось некое знание: только зверь может побеждать в этом мире легко, без потерь. Некоторое время спустя он поймет, что это было заблуждением и не сила его вела тогда, а слабость. Не зверь побеждает в конце. Но тогда он должен был победить. Как в книге о последних временах там зверя тоже выпустили ненадолго перед окончательной гибелью.
