Эти тряпки у меня заказывал в основном отец Божены, Кшисек из Хожова, с вашей, сударь, родной сторонки, гребаный силезец, который по-польски, сука, даже пернуть не умел. В одном только отделении «Сполэм» в Катовицах работало тогда шестнадцать тысяч человек. Выпекали палочки, булочки, сосиски готовили, кулинарию, и всем были нужны тряпки на кухне и белые поварские колпаки, как требовала СЭС. И именно он как-то раз сказал: учреди, Збышек, такую фирму. И мы заработаем. Будем делать тряпки. А я: из чего мы их будем делать? А он: все равно из чего, лишь бы выглядели как тряпки, лишь бы по бухгалтерии провести. Сырье стоило злотый. Но чтобы купить его, мне пришлось дать пятьдесят процентов взятки, то есть себестоимость тряпки стала полтора злотых, а в продажу пустили по шесть. Остаток поделили пополам. Все! Пьем шампанское! Хотя какое там шампанское, водяру у Деда глушили.
Но через месяц захотелось больше. Он говорит: знаешь что, мы, однако, двинем другим путем. Эти тряпки не могут идти по шесть злотых. Это, Кшись, катастрофа: опустим цену — не будет навара. А он: а ни хуя! Эти тряпки будут у нас по четвертаку. Половина мне, половина тебе! По идее, бухгалтерия сразу разобралась бы, что к чему, но в бухгалтерии у нас была сестра Божены, которая аккуратно все проводила. Вот только откуда взять столько материала? Денег горы, а что за них купишь, если нет на складе? Но, пия по-черному с нужными людьми, мне удалось обойти все эти квоты, и через школу и через больницу я все устроил. Ткань на простыни и халаты. Столько этого назаказывали и столько всего наделали, что в конце только полиэстер остался. «Слышь, зая, эта штука вообще не впитывает воду, суп у меня пролился!» — так кричала мне с кухни Божена. Ну не впитывает и что? Не возьмут от нас, что ли? Сами у себя что ли не возьмем? Главное, чтобы был прямоугольник, так ведь? Какая нам разница, если оно и так гниет на складе? Ладно, так и быть, вытру твоими старыми кальсонами.
Вот время было золотое! Не знал, что делать с деньгами, вот и покупал марки, доллары, слитки золота, машины, недвижимость, какой-то лес. Какое-то поле, домики на балтийском побережье… Боже, я до сих пор точно не знаю, где и сколько чего у меня. Сказочное ощущение. Иду себе, сударь, по пляжу на одном морском курорте и думаю: интересно, это моя территория? Может, и моя. За последнее время немного подорожала, хе-хе. Через день грузовыми такси возил товар в Хожув. Пока как-то раз таксист-грузовик мне не сказал: все, Збышек, пиздец, эта сука кладовщица больше не принимает тряпки, весь склад завален ими под самый потолок, она даже свой стол в коридор выставила. У нее этого добра уже на полмиллиона! А у нас, стало быть, в кармане в двадцать раз больше.
Кшисек призадумался. Вона как! Проблема, однако, получилась! Но мы ее, заразу, решим. И при мне набирает номер Рабоче-крестьянской инспекции, была такая после введения военного положения и состояла из военного, представителя общественности и представителя партии. Рабоче-крестьянская инспекция? Граждане инспекторы, есть здесь такой гражданин (сам на себя доносит), такой, блин, директор из Хожува, и этот гад хомячит тряпки. А у нас, на металлургическом комбинате «Катовице», как раз нехватка. Сразу же приехала Рабоче-крестьянская инспекция, вызвали его, влепили ему пятьсот злотых штрафа и поделили все тряпки между всеми металлургическими комбинатами, заводами и шахтами. А Кшисек говорит: ну видишь, пятьсот злотых заплатили — ерунда, зато склад очистили, а производство продолжается!
Кончилось дело с тряпками, начали мы дело с пластмассовыми цветами в пластмассовых горшочках. Семья, зацепившаяся за «Сполэм», отдала приказ, чтобы на каждом, твою мать, подоконнике во всех отделениях были эти цветы, потому что таково требование санэпидемстанции в отношении цветов. Да и в сполэмовских домах отдыха, в сполэмовских столовках и в производственных помещениях, потому что правила гигиены и безопасности труда гласят: от переутомления лучшее средство — общение с природой. Вот и смейся после этого.
Нет, что касается меня, я польскую природу всей душой люблю. Возможно, где-то есть земли и красивее, возможно, даже какие-то теплые страны с неграми, с пальмами, ярким солнцем, напитками и с зонтиками в бокалах. Но я в это не верю. Это наркотик, который для нас придумал гнилой Запад. Чтобы мы туда поехали и сверзились, потому что даже ребенку известно, что там ходят вверх ногами. А даже если бы и поверил, то скажу вам словами песни, что «сердцу дороже песня над Вислой и пески Мазовша». Да, над Вислой. Может, этот пейзаж более монотонный и размытый, серо и холодно. Но это благороднее, чем танцевать сальсу и жрать морепродукты. Здесь, в краю сосен, человек задумывается. Сосредоточивается. Тут, где польское племя, дымы, осени — в общем, ревматика. В смысле — романтика. Достаточно копнуть — и сразу янтарь или каска. В крайнем случае — банка из-под тушенки. Сколько уже лет наши великие поэты и писатели в стихах, но главным образом в песнях воспевают эти наши холодные осени, весны, прихваченную зимним морозом рябину и боярышник, бурьян… Эти с Запада хотели, чтобы все мы поехали в жаркие страны, эмигрировали; это старые и известные номера со времени тевтонских войн. На скитания, на погибель. Чтобы нас съели крокодилы или чтобы мы в трущобах, в фавелах поселились с неграми, с косоглазыми. И тогда они, главным образом немцы и французы, скупили бы наши садовые участки за валюту, понаехали бы сюда, позаменяли бы надписи на швабицу, на готику. Salz, Pfeffer, Kalt Wasser, Warm Wasser понаписали бы и позаменяли бы названия городов. Что уже не раз бывало. А чего далеко ходить за примерами. Катовице когда-то называли Сталиногро́д. Большое спасибо. Им прекрасно известно, что наши земли от Одера до Буга — это эти, как их там, ну… Боже, как их называют-то? Как назывались те земли, где у моих теток были имения? О! О! Черноземы, понял, самые что ни на есть плодородные. На Балтике лучший янтарь и самый мелкий золотой песок, а Татры, а Мазуры. Судак — что золото, треска да щука. Леса сосновые, леса хвойные, лиственные и смешанные, грибом-зверьем все еще изобильные, а они у себя давно уже всю природу зарегулировали, паркинги, подсветка, автострады. Леса у них за сеткой, посаженные под линейку, деревья стоят точно солдаты в строю. Тот, в чьей душе есть хоть крупица романтики, сразу сваливает из такого леса. Есть у них и свежий воздух, но в пакетах по десять марок, фирмы «Сименс». Поэтому они сюда и приезжают. Потому что у нас до сих пор, особенно в восточных воеводствах, заросли дикие, дебри, на псовую охоту можно ездить. На уток, на гусей. Знакомый из управления говорил мне, что хлопочут о приезде, о лицензиях на отстрел кабана, волка! Если мы этого не ценим, то они-то уж оценят. Кто? Те, кто выбился в люди и живет как сарматы. На уток! Любовь к Родине, к родному пейзажу стала редкостью среди здешней молодежи. Каждый только и смотрит, как бы насорить, а, насоривши, жалуется, что, дескать, некрасиво. И смотрит только, как бы свалить на Запад, где всегда будет гражданином, к сожалению, второго сорта, или же в теплые края, в Пуэрто-Рико. На Ямайку. Я, в общем-то, не расист, но как-то мне не очень… Ну ладно, проехали.
* * *
Погоди, погоди со своими соображениями. Слышь, Кириллов! Мы здесь! Посигналил. Кириллов, мы здесь! Где ты на своей фуре валандаешься? Как я тебе подам?! Не буду же я из машины выходить.
