— Если бы я знал, что вам нездоровится, миссис Бобер, я бы повременил с визитом.
— Я не больна, — возразила Ева. — Просто взяла перерыв от обычной жизни.
— Да, это весьма полезно, бодрит тело и дух.
Ева сказала, что Брианна может принести чай, кофе или глинтвейн, сваренный Брайаном накануне.
Гость отказался:
— Вы слишком добры. Спасибо, но нет.
— Рада, что вы зашли, — перешла к главному Ева. — Я хочу извиниться за позавчерашнее.
— Вам не за что просить прощения, миссис Бобер.
— Эта девочка гостит в моем доме, и я чувствую себя в ответе за нее.
— Она, очевидно, трудный ребенок.
— Трудный и опасный, — кивнула Ева.
— Вы очень добры, что приютили ее.
— Доброта ни при чем… Не в моей власти было помешать ее появлению здесь. Я не испытываю к Поппи ничего, кроме презрения.
— Мы все ранимы, именно поэтому я и пришел. Для меня важно, чтобы вы поняли: я абсолютно ничего не предпринимал, чтобы напугать девочку. Да, возможно, я слишком пристально взглянул на ее необычную одежду, но не более того.
— Вам совершенно ни к чему это объяснять. Я знаю, что вы благородный человек с твердыми принципами.
— Я ни с одной живой душой не разговаривал после возвращения из участка. Поверьте, я не жду от вас жалости. У меня немало друзей, к которым я мог бы зайти, и я состою во множестве клубов и общественных организаций, но, как видите, с лицом мне малость не повезло. — Стэнли усмехнулся. — Признаюсь, я упивался жалостью к себе в первые дни после того, как чуть не сгорел в самолете, — подобно большинству из выживших летчиков. Несколько ребят даже утверждали, что им совсем не больно. Они пели, свистели — по крайней мере, те, у кого остались губы. Именно такие чаще всего теряли рассудок. Запах гниющей плоти невозможно описать. Врачи пытались замаскировать эту вонь дезинфицирующим средством — из угля, наверное, — но… смрад никуда не девался. Но мы много смеялись. Называли друг друга морскими свинками, потому что сэр Арчи Макиндоу ставил на нас опыты и твердил, что совершает прорыв в пластической хирургии, — и, безусловно, так оно и было. Шесть недель кусок кожи с моего предплечья приживался там, где раньше был мой нос. Арчи очень нас любил. Думаю, он был нам вроде отца. Часто шутил и повторял: «Женитесь на девушках с плохим зрением». Многие парни окрутились с тамошними медсестрами, но я последовал врачебному совету и женился на милой подслеповатой пышечке Пегги. Мы с ней помогали друг другу. В темноте мы оба были вполне нормальными.
— Знаю, вы не хотите этого слышать, но я все равно скажу, — не удержалась Ева. — Я думаю, вы невероятно храбрый, и надеюсь, что мы подружимся.
Стэнли посмотрел в окно и покачал головой:
— Нелестная правда в том, миссис Бобер, что я не лучшим образом воспользовался плохим зрением своей жены… — Старик осекся и оглядел комнату, словно желая за что-то зацепиться взглядом. Он избегал встречаться с Евой глазами. — На протяжении всей нашей семейной жизни, начиная с тех пор, как мы вернулись после двухнедельного медового месяца, я раз в неделю навещал одну малопочтенную даму и платил ей внушительную сумму за то, что она со мной спала.
Глаза Евы округлились. Спустя несколько секунд она произнесла:
— Мне уже какое-то время известно, что у моего мужа роман с коллегой по имени доктор Титания Ноубл-Форестер.
Это признание окрылило Стэнли, и он решил продолжить:
— Я злился на Пегги с сорок первого года. Меня жутко раздражало, когда жена что-то роняла, проливала чай или сбивала стакан с водой. Она постоянно натыкалась на мебель и спотыкалась на коврах и при этом отказывалась пользоваться устройствами, облегчающими жизнь слабовидящим. Она знала язык Брайля. Бог знает, зачем Пегги его выучила. Я заказывал книги, но она к ним не прикасалась. Но я очень ее любил, а когда моя старушка умерла, не видел больше смысла продолжать жизнь. Когда она лежала у меня под боком в постели, ужасные сны еще можно было выносить. Я кричал во сне и просыпался, а моя дорогая жена брала меня за руку и говорила, говорила обо всем, что мы пережили вместе, и о разных странах, где успели побывать. — Старик улыбнулся плотно сжатыми губами, словно поставил точку.
— А ваша подруга, она еще жива? — спросила Ева.
— О да, и мы по-прежнему встречаемся раз в месяц. Конечно, между нами больше нет интимных отношений — она весьма одряхлела. Я плачу ей двадцать пять фунтов за беседу и объятия.
— Как ее зовут?
— Селия. Я так давно хотел назвать ее имя кому-нибудь, кто меня поймет. Вы же понимаете, да, миссис Бобер?
Ева похлопала по покрывалу рядом с собой, и Стэнли присел на краешек кровати и взял хозяйку дома за руку. Оба услышали голоса вернувшихся Брайана и Поппи.
— Самоубийство ничем тебе не поможет, — увещевал Брайан. — Никто не требует от тебя такой предельной жертвы, Поппи.
— Но он так жутко смотрел на меня, — всхлипнула Поппи.
Поднимаясь по лестнице, Брайан пояснил:
— Он не мог смотреть на тебя не жутко. У него ведь жуткое лицо.
Брайан опешил, увидев, как его жена и Кроссли держатся за руки, но не удивился — его больше ничто не могло удивить. Мир сошел с ума.
— Поппи нужны деньги, — сообщил он. — Рвется навестить родителей на Рождество.
— Дай ей, сколько попросит, — велела Ева. — Я хочу, чтобы ноги ее не было в этом доме. И, Брайан, мистер Кроссли проведет с нами Рождество и второй день Рождества тоже.
«Ну уж нет, напротив этого Франкенштейна я не сяду», — строптиво подумал Брайан.
— Боюсь, я ужасно скучный гость, доктор Бобер, — покачал головой мистер Кроссли. — Хотел бы я быть более компанейским. Я не знаю никаких свежих анекдотов, а большинство моих историй из жизни довольно грустные. Уверены, что не прочь меня видеть на праздник?
Брайан замялся.
Ева испытующе посмотрела на мужа, и он быстро ответил:
— Конечно-конечно, вы непременно должны прийти. И не беспокойтесь о шутках и анекдотах — веселья будет в избытке со всякими хлопушками, бумажными колпаками и традиционными забавами, которые нелишне предварительно обсудить, дабы избежать обычной английской неловкости. Из нас получится препотешная компания. Два угрюмых подростка-аутиста, моя мать — самая завзятая спорщица из всех известных мне женщин — и моя теща Руби, которая убеждена, что Барак Обама стоит во главе «Аль-Каиды». И конечно же, я — в неотвратимо ужасном настроении, потому что никогда прежде не готовил рождественский ужин. Ах да, и моя жена, которая вас радушно пригласила, но сама и пальцем не шевельнула ради этого Рождества и будет сосать лапу в своей берлоге над нашими головами, пока мы едим.
Ответом на тираду Брайана стало молчание. Он забыл, зачем пришел, и убрался из комнаты, преувеличенно осторожно закрыв дверь.
