Наслаждайся раем, ну а я буду гореть в деловом аду.
Целую,
Херман.
Итак, ей предстоит оказаться в полном одиночестве, без поддержки и защиты в совершенно незнакомой стране. А вдруг тамошняя тишина окажется хуже здешнего шума?
А что, если она и вправду обретет покой и сумеет примириться с собой?
Перед выездом из "Мерсера" Сара позвонила Паскалю. В это время он должен был оказаться дома. После бесконечных гудков в трубке наконец раздался заспанный голос сына.
— Паскаль?
— Кто это?
— Это я... твоя мама.
— Что случилось? — Паскаль зажег свет и посмотрел на часы. 4.25 утра. — Ты знаешь, который час?
— Прости, сынок. Мне просто захотелось с тобой поговорить. — Голос Сары дрогнул.
— Мама, у тебя точно все в порядке? Ты где?
— В Нью-Йорке.
— А Кадис?
— Не знаю.
— Точно что-то случилось.
Сара молчала. Разговор с сыном ее взволновал. Наконец, глотнув образовавшийся в горле комок, она смогла ответить:
— Нет, все хорошо, правда. Я просто хотела сказать... что очень тебя люблю.
— Знаю, мама, знаю. Когда ты вернешься?
— Мне надо побыть одной. Ты ведь все понимаешь, правда? Я никому не хотела говорить, но ты все-таки должен знать... Со мной действительно что-то происходит.
— Не пугай меня. Вы что... разошлись?
— Скажем, нам обоим нужно подумать. Наверное, это семейный кризис. Пришло время отдохнуть друг от друга.
— Он тебя обидел?
— Не важно, это наши дела. А я еду в Колумбию. Меня пригласили на кофейную плантацию.
— В... Колумбию?
— Говорят, там очень красиво. А я, как тебе известно, испытываю слабость к красоте. Я хочу на время исчезнуть. Мне это давно уже следовало сделать. Спрятаться от мобильников. С тех пор как их изобрели, побыть наедине с самой собой стало практически невозможно.
— Кто-нибудь еще знает... куда ты едешь?
— Ты имеешь в виду отца? Нет, он и не должен знать. На всякий случай запиши эти телефоны.
Сара продиктовала номера с карточки Хермана, Паскаль записал и попросил ее беречь себя.
— Мама... Когда ты вернешься, нам нужно будет поговорить.
— О чем? Давай поговорим сейчас.
— Нет. Это не телефонный разговор, слишком серьезный. Дай знать, когда приедешь, ладно?
— Ты меня заинтриговал.
— Тем лучше, значит, у тебя будет повод вернуться поскорее.
— Ну хотя бы намекни.
Паскаль не стал отвечать.
— Я тебя люблю, мам.
— И я тебя, сынок.
Положив трубку, Сара Миллер слегка улыбнулась. Отношения с Паскалем налаживались. Сын любил ее и переживал за нее. Интересно, о чем он хочет поговорить?
Сара не позволила Энни себя проводить. Она так и не призналась подруге, куда едет, и даже не стала рассказывать о ночной встрече с Херманом. Ей не хотелось, чтобы Энни болтала об этом на всех углах. Приятельницы простились по телефону, договорившись вскоре созвониться, чтобы обсудить предстоящую выставку.
В Боготе Сару встретил сеньор с певучим голосом и изысканными манерами. Он провел ее через весь аэропорт на стоянку частных самолетов — Херман Наранхо распорядился, чтобы всемирно известной художнице устроили подобающий прием.
Самолет оторвался от земли, и Колумбия начала рассыпать перед гостьей свои красоты. Саванна праздновала вечную весну. Сара не успевала фотографировать фигурные облака, похожие на огромные мотки хлопка. Ей хотелось открыть иллюминатор и запустить в них руки.
Чем меньше оставалось до кофейных плантаций, тем прекраснее становился пейзаж под крылом самолета.
Поросшие зеленью горные склоны напоминали широкое лоскутное одеяло. В долине Сару ждали кофейные деревца, розы, пальмы, извилистые русла рек, водопады, озера... Зелень, много зелени, всюду, куда ни глянь. Пир природы в честь вновь прибывшей завершился в аэропорту, где Сару поймал в объятия влажный горячий воздух.
В первую ночь Сара лежала под навесом, смотрела на невиданную россыпь звезд и чувствовала, как их свет врачует ее душу. Она пьянела от запаха влажной земли. Ее баюкало пение цикад. Время здесь шло по-другому, а пространство было устроено по законам волшебства.
Сара целыми днями бродила по тропинкам, прорубленным мачете; слушала об одетой в золото старухе, которую испанцы повстречали на берегу реки: потому ее и назвали Ла-Вьеха; фотографировала искривленные стволы верб, льющих слезы посреди сельвы; садилась в старый "виллис"- внедорожник и каталась по деревне, объезжая кур, тюки кофе и связки бананов; ездила в Саленто снимать разноцветные фасады, круглую площадь с трехцветным флагом на мачте и нарядных детишек на пороге воскресной школы; утоляла жажду в сельских тавернах, сверху донизу уставленных бутылками с пивом; разучивала местные напевы гуаска, стараясь сделать собственный голос таким пронзительным, чтобы достать "сердцевину" боли; побывала в Валье-дель-Корора, чтобы взглянуть на протянувшиеся до самого горизонта стройные ряды пальм; наелась только что пойманной форели. В общем, делала все, чтобы стать своей в этом странном мире. Вскоре Сара позабыла, кто она такая. Но не забыла того, о ком страдала.
Как сейчас там, в Париже?
Как-то раз, утомившись после долгой предвечерней прогулки, Сара задремала в гамаке; там ее и нашел Херман Наранхо. Глаза Сары были закрыты, и он решил, что женщина крепко спит. Приблизившись на цыпочках, Херман долго смотрел на свою гостью. Любоваться на спящих женщин было одним из главных тайных наслаждений в его жизни. Тонкое искусство: подмечать момент перехода в зыбкий мир сновидений. Эти секунды принадлежали Херману. Он владел ими безраздельно.
В молодости Сара наверняка была красавицей. Сон смягчил ее черты, слегка разгладил кожу, позволяя судить о том, как она выглядела много лет назад. Это была неброская, элегантная красота. Время почти не тронуло гордого овала ее лица. Грудь Сары вздымалась от ровного дыхания. Интересно, что ей снилось?
Внезапно, словно услышав его мысли, Сара открыла глаза. Волшебство рассеялось.
— Господи... Вот это сюрприз! Я не знала, что ты здесь. Когда ты приехал? — Она приподнялась, поправляя рубашку.
— Не вставай. Я тобой любовался.
— Мной?
— Мне жаль тебя расстраивать, но подсматривать за людьми вовсе не прерогатива фотографов.
— И что же ты видел?
— Красивую женщину.
— Не ври.
— Хочешь мартини?
— Пожалуй. Последний раз я пила его в Нью-Йорке. А здесь перешла на водку...
