Книга Смерть это все мужчины - Татьяна Москвина

Нет солнца, и радости нет. События этой недели явно подорвали моё здоровье, и переживательный аппарат стал отключаться. Бывает, что нога отнимается, она существует, но её не воспринимаешь, а у меня такое случилось с чувствами: они были, но их нечем было чувствовать. Загадочная эта штука – внутреннее пространство тела. Пульсация соприкосновений с миром, приятных и неприятных, плавающая тяжесть границы себя, болевые молнии… Жаль, что тело, угнетённый народ государства «Я», не выработало своего депутата в парламент сознания. Оно умеет болеть, ныть, посылать невнятные запросы – а нет чтобы на трибуну ума вышел полномочный представитель и объяснил: господа, у вас намечается кирдык с почками. Запас прочности – два месяца. Срочно к урологу. Заодно проверьте сердце. Помидоры вам вредны, налегайте на фасоль. У вас, конечно, дико важные дела, но позвольте напомнить – это мне болеть, мне стареть и мне умирать! Вы тут, понимаете, собрались, вечные и богоподобные, а мне отдуваться, исполняя отдельное существование…

Я прилегла отдохнуть, поскольку ночь в гостинице «Дружба» была послана мне не для прибавки сил. Очередное мытарство. Надо всё обдумать, надо найти ошибку. Мне нравится этот куб пространства, в нём ничто не раздражает, не отвлекает. Серый ковролин, белые стены, стеклянный столик, телевизор в серебристом корпусе и небо в окне. Приводим себя в порядок и находим в изделии место сбоя, дефекта, спущенной петли, поворота налево.

Людям положен разный закон. Одним предписано всё, другим ничего, третьим по возможности. У тех, кто пользуется ограниченной свободой, всегда есть трудности выбора, проблемы с пониманием долга и пути. Судьба изъясняется невнятно и маршрутных листов нам на руки не выдаёт. Однако, наблюдая и экспериментируя, открыла я для себя лично маленький рабочий закончик. Он гласит: не пренебрегай сигналами о возможном затруднении коммуникации. Они свидетельствуют о том, что в этом направлении двигаться не стоит. Можешь, конечно, идти напролом, но тогда не сетуй на боль от ударов о препятствия. Сигналы посылаются исправно: занятый телефон, внезапная температура, сорвавшаяся встреча, опаздывающий транспорт… Сигнал может воплотиться в человека, отговаривающего вас идти, куда вы планировали, в потерянный неведомо как билет на поезд, в севшие невесть почему батарейки в мобильнике, а если у ваших невидимых друзей ничего такого нет под рукой, они могут просто наслать на вас дурное настроение, и вы захотите вдруг остаться дома и лечь на дно.

В том, что я провела ночь с Фирсовым, ошибки не было. Это мне разрешили – да мне всегда это разрешали, если возникало желание. Сбой возник потом, когда я помчалась в Энск, не обращая внимания на вырубленный телефон – сигнал о возможном затруднении коммуникации, когда я упрямо хотела, чтобы всё исполнилось в точности по-моему, когда чересчур обрадовалась чувствам, затопившим разум. А теперь вину за этот надрыв я переношу на другого. Разве он виноват?

В моём променаде по Энску – нет, не виноват. А вообще-то вина есть. Не надо было меня трогать. Не надо было вызывать любовь, с которой потом не справиться. Ты, Андрюша, похож на человека, который просил у Бога дождичка, а получил шквальный ветер и девятибалльный шторм. Так руби себе деревца по плечу, соблазняй кротких девчонок, в которых жизнь стоит тёплой лужицей, не касайся женщин моря, женщин грозы, женщин Первоначального мира! Ах, мой добрый, не у всех всё так просто, как у вас, приматов.

Удивительная несправедливость: у кого-то чувств не хватает, а у кого-то избыток. Отчего нельзя поделиться? Кровь могу отдать кому-нибудь, кусок кожи, волосы, почку, глаз – а чувства не могу. А на свете столько брёвен ходит, им бы так пригодилось. Тем временем рецепт счастья известен с эллинских времён: ничего слишком… счастья? Или равновесия?

А мне, собственно, что нужно? То, грозовое, счастье – оно ведь было и прошло. Требуется, значит, равновесие. Скучновато, однако неизбежно.

Этот урок мы разобрали, но оставалось ещё что-то недоброе, больное, саднящее. Да, Коваленский. Воинственный вторник и тупой нож со сломанной ручкой. Скверное воспоминание. Я могла причинить ему реальный вред своими бурями. Я знаю свою силу. Он, конечно, передо мной виноват, но я не имею права на приговор, тем более – на его исполнение, это не в моей компетенции. На то есть свои инстанции, и они никогда не торопятся. Медленно мелют мельницы Господа.

Главное слово здесь – «медленно». Медленно! Грозный образ неотвратимой расплаты. И всё-таки для чего не быстро?

Вот чего не выношу всю жизнь – этой замедленности, вечных проволочек и затяжек, нудного скрипа старых запущенных колёс, трудного запоздалого исполнения. Как немыслимо долго разлагалась изгнавшая господ Красная Россия, страна победивших слуг. Как длителен и неспешен рост всего сущего в свете. Занимательная мысль проклюнулась в голове: а ведь мужчины, как бы они ни тужились, никогда не смогут окончательно погубить мир. Портить, гадить, вредить – да, сколько угодно. Но и строить, направлять, развивать. Да, большинство преступников – мужчины. Но и большинство святых и героев тоже. Это их трудный и драгоценный мир, их воинственная история, ими изобретённая цивилизация, они всем этим дорожат. Здесь их любят, здесь им отдаются, здесь им служат. О нет, мир может погубить только женщина – женщина, которую не любят. Разгневанная женщина. Ждали Судью милосердного и справедливого, то есть мужчину – а вот возьмёт и заявится попущением Отца женщина-Судья. Немилосердная и несправедливая. Та самая Belle Dame Sans Merci,[7]Donna Bella e Crudele,[8]которую так остро чуяли искушённые в метафизике Средние века и сообразительное Возрождение. И всё.

И пиздец, как писал философ Секацкий.