Алиса бормотала во сне. Это не была связная речь, так, какие-то обрывки фраз, среди которых мелькало что-то про суету, шаткую лестницу и прыжок в пустоту. Клотильда вдруг осознала, что ничего кошмарней в своей жизни они еще не переживали, ни она, ни сестра. «У меня больше нет возраста», — сказала она себе в отчаянии. С той минуты, как она пришла в себя, в доме не раздавалось ни звука. В два предыдущих дня он приходил по утрам, приносил им кофе, и они слышали, как он кашляет в саду, куда выходил курить свои косяки. «Такой человек, как он, — сказала она себе, — способен смотаться и просто-напросто забыть, что бросил их здесь, или забыть адрес дома, как другие теряют ключи». Издалека до нее изредка доносился собачий лай, невыразимо печальный, напомнивший ей, как ребенком она прислушивалась к скрипу шин чужой машины на мокром асфальте, в душе надеясь, что кто-то едет за ней, чтобы спасти ее, и как надежда потихоньку угасала по мере того, как машина удалялась, оставляя ее наедине с отчаянием.
Чем дальше они удалялись от комиссариата, тем глубже мужчина, сидевший на заднем сиденье рядом с Куаньяром, погружался в свой собственный непостижимый мир. Пикассо еще пытался выжать из него последние капли признания, но источник явно пересыхал. Казалось, в старческом мозгу Кантора что-то отказало, отчего его перестали слушаться собственные руки и ноги и он медленно оплывал в своем углу. Инспектор без конца тормошил его вопросами — правильно ли они едут, далеко ли еще до места и так далее, — но тонкая нить, связывавшая их, рвалась на глазах. Куаньяр в свою очередь изучал карту области, отмечая их маршрут. Впервые за много дней установилась хорошая погода, и Пикассо с детской непосредственностью воспринял это обстоятельство как добрый знак. Следуя указаниям Кантора — в общем-то довольно точным, — они проделали несколько километров по узкой дороге, застроенной редкими и грязноватыми на вид фермами, судя по всему необитаемыми. Затем вырулили на шоссе, тянувшееся вдоль какого-то парка за старой каменной стеной, — от высоких деревьев на дорогу ложились густые тени. Вскоре пассажир ткнул пальцем в кованую чугунную решетку.
— Сюда, — сказал он.
Вспышка радости, озарившая Пикассо, произвела на него эффект пощечины, приводящей в чувство утопленника. В самом конце аллеи перед ними открылся фасад небольшой усадьбы. Подобных ей они миновали уже множество.
— Кто здесь живет? — спросил инспектор, глядя на Кантора в зеркало заднего вида.
— Люди. Я иногда помогаю им с садом.
— Вы? — удивился Куаньяр.
— Когда мне нужны деньги, я прихожу и ухаживаю за деревьями.
— Куаньяр, — беззвучно, одними губами проговорил инспектор. — Смотрите!
Тот пригляделся. По стене здания что-то двигалось. Пикассо с трудом сдержался, чтобы не спросить коллегу, порой служившему ему «очками», которая из двух сестер висит сейчас в десяти метрах над землей на чем-то, похожем на веревку. Вторая выглядывала из крохотного чердачного окошка и отчаянно махала руками. Заслышав шум подъезжающего автомобиля, обе фигуры замерли.
Пикассо пулей вылетел из машины и заорал Клотильде, чтобы та немедленно поднималась обратно. Старшая из сестер Кантор не стала спорить. Лицо Алисы исчезло из квадратика окна. «Вот и все», — думал Пикассо, вбегая в дом. «Вот и все», — думали сестры. «Вот и все», — подумал Куаньяр, захлопывая дверцу машины. И только Кантор, кучей осевший на заднем сиденье, как игрушка, у которой сдохли батарейки, ни о чем не думал. Казалось, он спал, открыв рот и безвольно опустив ладони на омертвевшие ноги.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Пикассо ехал по той же автомагистрали, что в вечер снегопада. Сейчас небо расчистилось, и сидевший рядом Куаньяр обозревал окрестности.
— Какое впечатление у вас сложилось от сестер Кантор? — задумчиво спросил он.
После недавней эскапады в компании с Пикассо у него словно выросли крылья, и он спешил ими воспользоваться, зная по опыту, что это ненадолго.
— Я думаю, что они — чудом спасшиеся жертвы убийственной юности.
Куаньяр, не ожидавший такого ответа, погрузился в раздумье.
— И да и нет, — отозвался он наконец. — И да и нет. — Пикассо вопросительно глянул на него. — Вам кажется нормальным, что они проваландались три дня, пока не сломали ставни? — И он уставился на профиль Пикассо, который в тот момент обходил сразу два многотонных грузовика, притом на скорости 160 километров в час. — Открыть окно в первый вечер было ничуть не труднее, чем утром третьего дня, — убежденно проговорил он.
— И какая у вас теория, Куаньяр? — поинтересовался Пикассо, оставаясь в левом ряду. Грузовики остались далеко позади.
Куаньяр понимал, что тот валяет дурака. Ну и пусть.
— Я не исключаю, что сами сестрицы Кантор и свели с ума своего папашу. — Он помолчал и добавил: — А может, и мать тоже.
Пикассо несколько раз медленно и глубоко вдохнул, словно вместе с воздухом надеялся получить ответы на все вопросы. Или хотя бы зацепку для самоуспокоения.
— Не ищите виноватых, Куаньяр. В этой истории есть двое полупомешанных, которые взяли и родили двоих детей, не заботясь о последствиях. Устроили маленький домашний ад в провинциальном стиле, с особым сараем в глубине сада. Дядюшка и тетушка все это время стояли на разных берегах моря и в бинокль наблюдали за творящимся безобразием. Горестно вздыхая. Это, так сказать, внешняя сторона картины… Что же до остального… — Он помахал рукой в воздухе, словно пытаясь ухватить это «остальное».
— А в итоге, как ни крути, два покойника, — заметил Куаньяр.
Пикассо посмотрел в зеркало заднего вида, в котором отражалось заднее сиденье. Не далее как вчера Кантор именно на нем покинул этот бренный мир. Это случилось в тот самый миг, когда инспектор сломя голову несся к усадьбе и что есть мочи орал, приказывая Клотильде прекратить спуск по стене здания. Любопытное совпадение, мелькнуло у него.
— Не сказать, чтоб ваша теория выглядела уж очень веселой, — снова начал Куаньяр.
— Да нет у меня никакой теории. За каждым случаем стоит собственная теория. У каждой — свой запах и своя музыка. Судьба, воля, слабость… Все это вещи недолговечные. Ключи к дверям, ведущим в никуда. Надо быть внимательным и проницательным, Патрик, это очень важно. Наша жизнь не сводится к ответственности. Она огромна, разнообразна и богата случайностями. — Куаньяр не отрывал взгляда от дороги. Пикассо впервые назвал его Патриком, и он спешил запрятать этот факт поглубже в память, равно как и серьезный тон коллеги. — И потом, с чего вы взяли, что надо впадать в уныние? Ну да, родители свою жизнь прохлопали, тут я не спорю, они так и не поняли, зачем живут, но ведь это дело прошлое. Это уже история, и довольно-таки запутанная, но мы-то ведь не историки? А дочерям удалось выкарабкаться. На ощупь, вслепую, без чьей бы то ни было помощи. Пусть это и заняло у них немало времени.
— Так ведь и я о том же! Они ничего не могли поделать, пока родители были живы.
