Книга Беглянка - Марсель Пруст

Но, королева Минуты, минуты, в течение которой герцогиня в самом деле умела обаять вас, в течение которой она все никак не могла вас отпустить, герцогиня Германтская была в то же самое время рабыней Минуты. Свану лишь изредка удавалось во время увлекательной беседы создать герцогине иллюзию, что она исполнена к нему дружеских чувств. «Он был очарователен», – молвила герцогиня с печальной улыбкой, на всякий случай ласково посмотрев на Жильберту – на тот случай, если девушка окажется чувствительной: тогда улыбка герцогини покажет ей, что ее тут поняли и что герцогиня, останься она с ней наедине, если бы позволили обстоятельства, охотно рас­крыла бы ей всю глубину своей чувствительности. Герцог Германтский, по-видимому, считал, что обстоятельства не способствуют откровенности, а быть может, он полагал, что преувеличение – это вообще свойство женщин, тогда как мужчины преувеличивают в другой области, за собой же он оставлял только кухню и вина, так как разбирался в них лучше герцогини, но только он пришел к заключению, что хорошо делает, что не вносит оживления в этот разго­вор, хотя и вмешивался в него, следил же он за ним с заметным нетерпением. Когда, наконец, у герцогини Германтской прошел приступ чувствительности, она со свет­ским легкомыслием прибавила, обращаясь к Жильберте: «Послушайте, что я вам скажу: ваш отец был ба-а-а-аль-шой друг моего деверя Шарлю, а еще он был очень дружен с Вуазноном (замок принца Германтского)». Герцогиня преподносила факт знакомства Свана с де Шарлю и с прин­цем как дело случая, точно Свана связали с ее деверем я кузеном особые обстоятельства, тогда как Сван был связан со всем этим обществом, и вместе с тем герцогине, видимо, хотелось дать понять Жильберте, кто такой был ее отек» «определить» его ей одной из характерных черт, при по­мощи которых, когда хотят объяснить, каким образом люди оказываются связанными с кем-либо, хотя раньше они не были с ним знакомы, или чтобы придать своему рассказу больше весу обычно ссылаются, как на поручителя, на из­вестное лицо. А Жильберта была счастлива тем, что раз­говор иссякает, она сама пыталась сменить тему; она унас­ледовала от Свана изысканный такт и очаровательный ум, – герцог и герцогиня признали за ней эти качества и попросили ее почаще у них бывать. С пунктуальностью тех, чья жизнь бесцельна, они поочередно отыскивали у людей, с которыми им приходилось сталкиваться, – а зачастую у одного и того же человека, – качества самые обыкновенные и восхищались ими с очаровательной наив­ностью горожанина, любующегося в деревне былинкой или, напротив, преувеличивающего малейшие ее недостатки, словно рассматривая ее под микроскопом, и без конца ком­ментирующего их. Праздную свою проницательность Германты упражняли сначала на том, что им понравилось в Жильберте. «Вы обратили внимание на ее манеру произ­носить некоторые слова? – спросила своего мужа герцоги­ня. – Точно такая же манера была и у Свана Я как будто слышала его самого». – «Я хотел поделиться с вами, Ориана, таким же наблюдением». – «Она остроумна, это у нее тоже от отца». – «По-моему, она даже превзошла его. Помните, как хорошо она рассказала эту историю о мор­ских купаньях? Свану не доставало блеска, а у нее он есть». – «Ну, Сван был тоже очень остроумен». – «Да я не говорю, что он не был остроумен. Я утверждаю, что ему не хватало блеска», – произнес герцог Германтский сто­нущим голосом, потому что его мучила подагра, – когда герцогу не перед кем было проявить раздражительность, он проявлял ее перед герцогиней. Но, не зная, откуда у него раздражительность, он предпочитал строить из себя непонятого.

Почувствовав расположение к Жильберте, герцог и гер­цогиня могли теперь сказать ей: «Ваш бедный отец», хотя необходимости в этом не было, потому что как раз в это время Форшвиль удочерил Жильберту. Жильберта называ­ла Форшвиля отцом, очаровывала пожилых дам из высшего света благовоспитанностью и хорошими манерами, и все говорили, что если Форшвиль держал себя с ней безуко­ризненно, то девочка, натура благородная, умеет быть при­знательной. Она могла и хотела держаться в высшей сте­пени непринужденно, заставила и меня признать себя и как-то раз заговорила при мне о своем родном отце. Но это был исключительный случай, и при ней никто больше не осмеливался упоминать о Сване.

Войдя в гостиную, я увидел два рисунка Эльстира – прежде они были сосланы в один из верхних кабинетов, там я случайно их увидел. Эльстир был теперь в моде. Герцогиня Германтская кусала себе локти из-за того, что подарила столько его картин своей родственнице – не по­тому, что они были в моде, но потому, что теперь они ей нравились. Мода основана на том, что кого-то обожает группа лиц, представителями которой являются Германты. Герцогиня даже помыслить не могла о том, чтобы приоб­рести какие-нибудь картины Эльстира, – к ним не было приступа. Но ей хотелось иметь в своей гостиной хоть что-нибудь его кисти, – вот почему она велела перенести туда два его рисунка, заявив, что «предпочитает их его живо­писным полотнам». Жильберта узнала его руку. «Можно подумать, что это работы Эльстира», – сказала она. «Ну да, – подтвердила ошеломленная герцогиня, – это как раз ваш… один из ваших друзей уговорил нас приобрести их. Чудесно! По-моему, это даже лучше его живописи». Не слыша этого диалога, я направился к рисункам. «А, да это же Эльстир, которого… – Тут я увидел, что герцогиня Германтская делает мне отчаянные знаки. – Конечно, Эльстир, тот самый, которым я любовался наверху. Ему гораздо лучше висеть тут, в проходе. Кстати об Эльстире: вчера я упомянул о нем в «Фигаро». Вы читали мою статью?» – «Вы напечатали статью в «Фигаро»? – вскри­чал герцог Германтский с таким жаром, с каким он воск­ликнул бы: «Это же моя кузина!» – «Да, во вчерашнем «Фигаро». – «В «Фигаро»? Вы уверены? Странно! Дело в том, что у каждого из нас свой «Фигаро», и если один пропустит, то другой непременно заметит. Ведь правда же, Ориана, там ничего не было об Эльстире?» Герцог послал за «Фигаро» и не стал спорить только против очевидности, словно до тех пор можно было еще сомневаться, что я перепутал название газеты, в которой я сотрудничал. «Что? Я не понимаю. Значит, ваша статья помещена в «Фига­ро»? – спросила меня герцогиня, делая над собой усилие, чтобы говорить о том, что ее не интересовало. – Ну, хо­рошо, Базен, вы это прочтете потом». – «Да нет, отчего же? – возразила Жильберта. – Герцог с длинной бородой, уткнувшийся в газету, просится на полотно. Я прочту статью, как только приеду домой». – «Да, он носит бороду теперь, когда все бреются, – заметила герцогиня. – Он не хочет быть, как все. Когда мы поженились, он брил не только бороду, но и усы. Крестьяне, которые его не знали, не верили, что он француз. Его называли тогда принц де Лом». – «А принц де Лом еще существует?» – спросила Жильберта, интересовавшаяся всем, что имело отношение к людям, так долго не желавшим замечать ее. «Да нет!» – нежно и печально произнесла герцогиня. «Такой красивый титул! Один из прекраснейших во Франции!» – восклик­нула Жильберта: банальности одна за другой с неизбежно­стью боя часов исходят из уст некоторых умных людей. «Да, да, и мне жалко. Базену хотелось, чтобы сын его сестры восстановил титул, но это не одно и то же; откро­венно говоря, это могло бы произойти, потому что это не непременно должен быть старший сын, от старшего титул переходит к младшему. Я вам говорила, что Базен был тогда гладко выбрит. Однажды, во время одного путешест­вия, – помните, милый?.. – обратилась она к мужу, – путешествия в Паре-ле-Моньяль мой деверь Шарлю, лю­битель потолковать с крестьянами, спрашивал то одного, то другого: «Откуда ты родом?» – а так как он человек более или менее щедрый, то что-нибудь давал им, пригла­шал выпить. Высокомерным и в то же время простым умеет быть только Меме. Вот вы увидите: он считает для себя унизительным кланяться герцогине, в которой, по его мне­нию, мало от настоящей герцогини, и вместе с тем осыпает милостями псаря. Я сказала Базену: «Базен! Побеседуйте и вы с ними немножко». Мой муж не всегда бывает наход­чив…» – «Спасибо, Ориана, – сказал герцог, не отрыва­ясь от моей статьи, в чтение которой он был погружен. – «Крестьянин это заметил и повторил ему слово в слово ответ на вопрос: «Откуда ты родом?» – «Я из Лома». – «Ты из Лома? Ну что ж, тогда, значит, я твой принц». Крестьянин посмотрел на безбородое лицо Базена и отве­тил так: «Неправда. Вы – англичанин». В бессодержатель­ных рассказах герцогини известные, громкие титулы, та­кие, как принц де Лом, появлялись на своем, по праву ими занимаемом месте, с их прежним положением в обществе и с их местным колоритом, – так в некоторых молитвен­никах сразу различаешь над толпой в костюмах эпохи шпильбургской колокольни.