— Как относились к немцам?
— Мы с ними не контактировали. Конечно, политработники с летчиками, штурманами вели беседы, что были такие-то зверства, немцы вешали партизан, мирных жителей, комсомольцев, коммунистов. Однажды я летал днем через линию фронта, смотрю, фриц сидит в окопе бреется, увидел меня, прижался, хватает автомат, но я уже улетел. Когда перебазировались из-под Орла за Брянск, я ехал в передовой команде, поскольку мой самолет был разбит. Переехали через Десну, поднимаемся по откосу вверх. Направо пустырь. Народу много. Смотрим, стоят 4 машины, борта открыты.
Стоят виселицы. Вешают одного деда, здорового такого, пузатого. Зачитывают обвинение: «За предательство, измену Родине, казнить через подвешивание, смерть изменникам и предателям». Машина тронулась, он повис, веревка оборвалась, и он упал. Опять вешать. Кричит: «Второй раз не вешают!» Мне так неприятно стало, я плюнул и ушел.
— Какой был национальный состав полка?
— В нашей эскадрилье были русские, украинцы, белорусы, два еврея. Штурман, Генка Рудницкий, толковый парень, я с ним летал. И еще был… Вайс Блат. Последний вылет, летчики Викулов и Блат, 7 или 8 мая, и их сбили, это была страшная потеря. Был один латыш Пунтус. Был у нас еще один проходимец, на Брянском фронте пришел к нам и танцевал цыганочку с выходом, чечеточку, такой симпатичный парень с золотыми зубами. Он оказался артистом из ансамбля Александрова. Прикинулся штурманом, на самом деле он был старшим сержантом по связи. Лет под 30 ему было, полетел и заблудился, и чуть за линию фронта не завел. Его тогда раскрыли, что он не штурман, а связист. У него не проверили документы, а он из госпиталя, хотел пристроиться. Плясал все время и всех девушек соблазнял. Но ни хрена не соображал. Полетел с зам. комэска и чуть не перелетел за линию фронта, его потом призвали к порядку. Такие проходимцы были.
А механики, у меня был механик из Казани, татарин. Такой обязательный. После полетов меня целовал. У нас был механик, главный механик и моторист. Это в экипаже. Они за ночь мотор переставили. Зимой было. Холодно, замерзли. Их потом покормили по летной норме. Жалел их. А вот туркмены, таджики, узбеки были в основном специалисты, летчиков из них ни одного не было. Они были на подсобных работах. Один был армянин Миша Давтян. Он разбился на «пешке», и его списали, потом на По-2 летал. Он любил всегда компанию, показывал свое хорошее расположение к русским. Один грузин был, Сакишвили. Мы были в Польше, у него никак не ладился полет. Он ко мне пришел, товарищ командир, я всех переводил на новую технику, работал инструктором. Говорит мне, научите меня летать. Я вас все время буду помнить. Я его посадил на самолет, качество посадки зависит, как ты будешь правильно смотреть на землю, если ты будешь неправильно смотреть, ты будешь выравнивать или выше, или ниже. Поэтому правильно сесть в кабину и правильно смотреть на землю, тогда ты будешь правильно определять высоту и будешь нормально садиться. Я потом его потренировал, говорю, запомни этот взгляд. Потом у него все нормально пошло. Отпустили его в отпуск, он привез бочку вина из Сухуми и еще маленький бочонок, коньяк 25-летний выдержки. Потом я его разыскал однажды, у нас был санаторий ПВО в Сухуми. На горке он жил. Так он все Сухуми собрал. Всем говорил, это же мой командир, он меня летчиком сделал. Деда своего привез знакомиться. Так что была дружба. Была настоящая дружба, а не показная. Потому что не могло быть иначе, это можно было побеждать путем сплочения, монолитного настроения, целеустремленности. Единое ядро, единый сплоченный коллектив, сама обстановка вынуждала к этому. И праздники, и победы отмечали как общее дело.
На «бостонах» я совершил около 150 боевых вылетов. Был награжден двумя орденами Отечественной войны I и II степеней. Тут уже война была веселее, потому что современный двухмоторный самолет, прикрывали нас истребители. Идешь, знаешь, что тебя защищают. Да и сам можешь отпор дать. Последние вылеты делали 7 или 8 мая на Свинемюнде. Участвовал в Параде Победы 24 июня 1945 года. Вот так завершилась цепочка моих боевых действий.
Воробьев Василий Егорович, летчик 709-го АПНБ
Я родился под Москвой в деревне Луцкое, через реку напротив Жуковки, что по Рублевскому шоссе, в 1915 году. Три класса окончил в своей деревне. У нас была хорошая школа и учительница. Потом уже ходил в Барвиху — там семилетка.
После школы в 1930 году начал работать слесарем на заводе «Лабормедист», находившемся в районе зоопарка, примерно на месте высотного дома. У меня там работали два брата, которые помогли мне туда устроиться. В конце 1933-го перешел в ГИРД и работал у Королева Сергея Павловича. Имел честь участвовать в запусках первых двух ракет в феврале 1934 года. Потом перешел в НИИТП, который сейчас называется институт им. Келдыша. Там проработал до 1936 года.
В институте, конечно, работали добросовестно. Получали мало, жили, мяго говоря, не роскошно, но все-таки жили. Помню, с моим приятелем Васей Антониным, который был старше меня на 3 года, пойдем, купим булочку и бутылку молока. Вот и весь обед. Мы с ним делали детали для гироскопа, который стабилизировал ракету. Он, конечно, был специалист, а я так — на подхвате. Вася был спортсменом, гребцом. В 1935 году он мне предложил пойти в планерную школу. Она располагалась на площади Маяковского, и руководил ею Сергей Семенович Субботин. По вечерам занимались теорией, а по выходным подлетывали. В районе Мневников был понтонный мост через Москву-реку, на другой стороне крутой склон и деревня. Вот на этом склоне при помощи резиновых амортизаторов запускали планера. После окончания школы Субботин мне предложил пойти учиться на пилота самолета. Я согласился. В 1936 году окончил школу с оценкой «отлично», а потом за год прошел программу инструкторов и стал инструктором. Летали с аэродрома Теплый Стан.
Началась война. Когда немец стал подходить к Орлу, наш аэроклуб перебросили из Теплого Стана в сторону Пензы. Там немного поработали. При перелете из Пензы в Кировскую область в Йошкар-Оле нас прихватили. Забрали 15 летчиков, 15 самолетов, 7 механиков, 7 техников и на этой основе стали формировать 709-й ночной бомбардировочный авиаполк. Всем присвоили воинские звания. Я стал старшим сержантом, а Реховский, командир звена, старшиной. В 1943 году всему летному составу присвоили офицерские звания, мне, например, «младший лейтенант».
Прибыл командир полка, молодые штурмана пришли из школы. Начали летать по маршруту, на полигон — готовились к отправке на фронт. Пригласили летчика, который уже участвовал в боях. Он обрисовал картину, повеселил нас. Зимой 41-го нас перебросили под Солнечногорск, который только-только освободили — в лесу возле аэродрома еще валялись трупы немцев. Тут мы летали на разведку, по связи. К весне 42-го года нас перебросили под Харьков. 11 мая я выполнил свои первые боевые вылеты. Почему запомнил — моим дочкам как раз год исполнился. Дали цель. Отбомбился.
А потом началось отступление. Хаос. Летали и ночью на бомбометание, и днем на поиск своих частей.
Летишь и не знаешь, кто под тобой. Как попал под огонь, значит, немцы. Прилетел — докладываешь. Начались потери. Первым погиб командир эскадрильи Бикаревич, так сказать, открыл счет. Он, Оглоблин и Ломовцев полетели к окруженным под Харковом войскам. Викаревич совсем не вернулся из этого полета, Ломовцев вернулся с одним глазом — ранили в лицо, а Оглоблин, самый молодой, прилетел — не ранен, ничего… Он потом «героя» получил. Вскоре мой курсант погиб в прожекторах. Тогда еще не тренировали полетам в прожекторе. Вот он и разбился.
