«Вот такие разговоры они и ведут между собой?» — подумал Янк. Так легко, просто.
— А вот «пирс-эрроу» вы вряд ли помните, — сказал он.
— Не помню, но слышала, — сказала Шейла.
— А я прекрасно помню, — сказала миссис Эттербери. — Мой дядя других не признавал.
— В том городке, где я вырос, этих «пирс-эрроу» было больше на душу населения, чем в любом другом месте, — сказал Янк.
— Я знаю, где это. В Гиббсвилле, Пенсильвания, — сказала Шейла. — Один мой знакомый…
— Нет. В Спринг-Вэлли, Пенсильвания. Гиббсвилл в другом конце штата.
— Но мой знакомый говорил, что у них в Гиббсвилле было больше всего этих «пирс-эрроу», — сказала Шейла.
— Значит, он большой враль, и, что бы он вам отныне ни говорил, не верьте ни одному его слову, — сказал Янк.
— Да, он любил приврать, но только не про такие вещи. А может, вы тоже враль — откуда я знаю?
— Шей-ла! — сказала миссис Эттербери.
— А что? Писатели, по-моему, живут в мире, созданном их воображением. Мистер Лукас… хм… враль профессиональный. Ему, может, и не нравится это слово, но он не постеснялся сказать враля моему знакомому, которого и в глаза не видал.
— Вы противник, достойный моего клинка, — сказал Янк.
— Я? Я вам вовсе не противник. Но вы слишком уж поторопились обозвать моего знакомого вралем, даже если в шутку. Что посеешь, то и пожнешь.
— А вы покорно пожинаете то, что сами посеяли? — сказал Янк.
— Я за нее отвечу. Нет, — сказала миссис Эттербери.
— Откуда ты знаешь, мама? Откуда ты знаешь, что мне приходится пожинать?
— Ну, может быть, и не знаю. Зато знаю, что с гостем надо быть повежливее, а мистер Лукас наш гость, Шейла.
— Тогда представим себе, что мы у него в гостях. Ведь несколько минут назад он сам сказал: «Будьте моей гостьей». Когда предлагал мне билеты на свое представление. Ведь сказал: «Будьте моей гостьей»? Значит, ему ничего не стоит переключиться с гостя на хозяина, с хозяина на гостя. Гость — хозяин, хозяин — гость. Я шокирую маму, но это потому, что она не понимает таких людей, как мы с вами. Что совершенно естественно, поскольку мы не понимаем таких, как она. Впрочем, может, вы понимаете? Писатель, конечно, никогда не признается, что он понимает не всех и не вся.
— Тут вы ошибаетесь, — сказал Янк. — Есть миллионы людей, которых я не понимаю, так как не даю себе труда понять. Но если заняться этим вплотную, то думаю, что пойму любого человека. Вот, например, вас мне понять нетрудно.
— Конечно. Не такая уж я безумно загадочная натура, и мы с вами более или менее одного поколения. Но вам, пожалуй, будет не легко понять маму, и Сеймура, и им подобных.
— Почему? — сказал Янк.
— Видите ли, когда я говорю «им подобных», это касается не только их возраста. Я имею в виду обстановку, в которой они выросли. Про вас я все читала, так что знаю, в какой обстановке вы росли. Часто вам приходилось бывать в таких домах, как наш?
— Конечно, нет.
— Или общаться с такими людьми, как мама и Сеймур Эттербери?
— Нет.
— У вас не было дядюшки, который разъезжал только на «пирс-эрроу»?
— Нет, — сказал Янк.
— Вы сын хороших, порядочных людей, им всегда надо было зарабатывать себе на жизнь. Ваш отец преподавал в каком-то захолустном колледже, я даже не слышала, что такой существует.
— Шейла, ты в самом деле…
— Мама, он понимает, что я куда-то веду этот разговор, — сказала Шейла. — И если ты не будешь мешать, я доберусь куда нужно. Дело вот в чем, мистер Лукас. У моей матери — у этой обаятельной, красивой, прекрасно воспитанной женщины… как, по-вашему, какая у нее была жизнь? Легкая?
— Вы сами мне подсказываете. Должно быть, нелегкая. Но ваша правда, я бы полагал, что жизнь ее баловала.
— Мистер Лукас прав, — сказала миссис Эттербери. — Он же почувствовал, как Сей любит свою работу.
— Ну, это более или менее очевидно. Такой богач, как Сеймур, не жил бы здесь, если бы ему не нравилось то, чем он занят.
— Нравится — не то слово. Любит! Мистер Лукас понял, что Сеймур любит свою работу.
— Миссис Данем, кажется, вспомнила старый спор, будто понять богатых людей могут только богатые.
— Вовсе нет. Лакеи понимают богатых людей. Адам Фелпс понимает Сеймура. А мистер Лукас совершенно сторонний человек. Сеймур никогда не раскроется перед мистером Лукасом. Он и с Адамом Фелпсом не откровенничает, но их связывает нечто вроде дружбы, основанной на взаимном уважении и многолетней совместной работе.
— Не говоря о том, что Фелпс забил гол в ворота йельской команды, — сказал Янк.
— Иронизируете, но зря. Этим Адам действительно ближе Сеймуру! Вам такой близости не достичь. И все равно Сеймур никогда, никогда не заговорит с ним об интимных, личных делах. Понимаете? Никогда. Он даже не знает, с чего такие разговоры начинаются.
— Они понимают друг друга, и этого достаточно. Зачем требовать между ними еще большей близости? У Адама Фелпса своя жизнь, у Сея — своя, — сказала миссис Эттербери.
— Дело не в этом, мама. Я говорю, что мистер Лукас никогда не поймет таких людей, как ты и Сеймур. Он уверяет, будто ему стоит только захотеть, а я говорю: неправда. Неправда.
— Миссис Данем дает мне урок смирения, — сказал Янк.
— Вам это, наверно, не помешает, — сказала Шейла. — Вы играете в теннис?
— Давно не играл.
— Я тоже. Хотите, сыграем? Туфли и носки у нас есть.
— Спасибо, но рановато после ленча, — сказал Янк.
— Ну, давайте еще чем-нибудь займемся. Надо же вас как-то использовать.
— Шейла, ты еще не ела. Поешь, может быть, подобреешь, — сказала миссис Эттербери.
— Идея! В Куперстауне есть ресторанчик. Не хотите пригласить меня туда?
— У мистера Лукаса, наверно, есть другие дела.
— Мама, мистер Лукас отлично меня понимает, а я — его. Это не значит, что мы с ним сговорились, просто у тебя на глазах ведется легкий флирт.
— Односторонний, — сказала миссис Эттербери.
— Не совсем, — сказала Шейла.
— У меня нет с собой денег, — сказал Янк.
— В этом доме избегают разговоров на такие темы, — сказала Шейла. — Мы думаем о деньгах, но не вслух. Считается, что моему отчиму неприятны такие разговоры. Это, конечно, неправда, но так принято считать… Впрочем, может, у вас действительно есть другие дела?
— Нет, никаких, — сказал Янк.
— Давайте возьмем большой автомобиль. Мой захромал, а машина вашего агента уж очень непрезентабельна.
