Анника села, положила ноги на край стола, сквозь щель между занавесками посмотрела на пол бесконечного редакционного коридора.
— Хорошо, не волнуйся, — сказала она. — У тебя что-то случилось?
Ответ последовал с длинной задержкой и был произнесен преувеличенно громко:
— Нет, ничего особенного, а почему ты спрашиваешь?
Она напряженно вслушивалась в молчание, повисшее вслед за этими словами.
— Рассказывай, что там у тебя произошло, — сказала она тихо.
Он заговорил все тем же сдавленным голосом.
— Час назад мне позвонила одна женщина, — сказал он. — И она, и ее муж прошлой весной заполняли мою анкету. Они полномочные активисты центристской партии. На днях муж погиб. С тех пор я сижу на телефоне, обзваниваю всех…
Анника молча слушала, тяжелое дыхание Томаса буквально пульсировало в трубке.
— Почему она позвонила тебе и зачем все это рассказала?
— Все дело в нашем проекте, — ответил он. — Они сохранили присланные им копии статей об угрозах в адрес политиков, а я был одним из отправителей. Эта женщина считает, что ее мужа убили.
Анника сняла ноги со стола.
— Почему она так считает?
Томас тяжело вздохнул:
— Анника, не знаю, как это выдержу…
— Просто расскажи, что случилось, — сказала она тоном, каким разговаривала с детьми, когда те впадали в истерику.
Томас принялся неуверенно подыскивать слова:
— Не знаю, смогу ли я…
— Мне нужно существо дела, чтобы я четко поняла, что произошло.
Послышался еще один вздох.
— Ладно. Мужа застрелили в голову из его же оружия. Он был членом военизированной самообороны населения. В момент выстрела он сидел в кресле, и вот здесь жена видит главную нестыковку. Это было ее кресло, в которое он никогда не садился. Если бы он застрелился, тело нашли бы в его кресле.
Анника порылась в столе и взяла ручку.
— Где она живет?
— Как ты думаешь, его могли убить? Как ты думаешь, что они могут сделать с нашим проектом? Хотят ли его утопить? Не считаешь ли ты, что мы каким-то образом можем быть вовлечены…
— Где живет эта женщина?
Томас замолчал, но в этом молчании слышалось угрюмое недовольство.
— Зачем тебе это? — спросил он наконец.
Анника покусывала кончик ручки, вертела ее в руке и постукивала ею по зубам.
— Ты говоришь как ребенок, — сказала она. — Убили человека, а ты волнуешься из-за своей работы.
На этот раз ответ последовал без задержки и громко:
— А что ты сама делаешь в случае каждого убийства? Единственное, о чем ты думаешь, — это о реакции начальства и зависти коллег.
Она оставила ручку в покое, положила ее на стол и почувствовала звенящий вой в левом ухе. Она уже решила, что Томас отключился, когда в трубке снова послышался его голос.
— Недалеко от Эстхаммара, — сказал он, — в какой-то деревне в Северном Уппланде. Они сельские жители. Не знаю, насколько поздно я вмешался в это дело, это зависит от меры нашей ответственности и от того, к каким выводам придет полиция.
Она пропустила мимо ушей его оскорбление.
— Ты говорил со следователями?
— Сначала они расценили эту смерть как самоубийство, но после показаний супруги решили более внимательно изучить обстоятельства.
Анника снова положила ноги на стол.
— Из одного факта, что человек был убит, не следует делать вывод, что его застрелили из-за политики, если ты понимаешь, что я имею в виду. У него могли быть долги, злоупотребления, совращение малолетних, у него, в конце концов, мог быть душевнобольной сосед и бог весть что еще.
— Это понятно, — согласился Томас. — Сиди на месте и жди у моря погоды.
— Кроме того, — сказала Анника, глядя на занавески, — как ее зовут?
Последовало недолгое, но красноречивое молчание.
— Кого?
— Разумеется, женщину, которая тебе звонила.
— Я не хочу, чтобы ты вмешивалась в это дело.
Этот вялотекущий антагонизм тянется давно. Делать было нечего, Анника капитулировала.
— Твоей работе ничего не грозит, — сказала она. — Напротив, если этого человека действительно убили, то ваш проект приобретает еще большую значимость. Если политика связана с такой грязью, то вам следует запустить ваш проект как можно раньше. Возможно, удастся предотвратить такие трагедии в дальнейшем.
— Ты так думаешь?
— На этот раз плохими парнями будете не вы, поверь мне. Даже хорошо, что я напишу эту статью.
Четыре секунды Томас молчал. Анника отчетливо слышала его дыхание.
— Гуннель Сандстрем, — произнес он наконец. — Мужа звали Курт.
Томас отключился и вытер вспотевший лоб. Он едва не проговорился.
Когда Анника спросила, как «ее» зовут, он мысленно видел Софию Гренборг, ее блестящие волосы и веселые глаза, явственно слышал звонкий стук ее каблучков, чувствовал аромат ее духов.
Чуть-чуть, подумал он, в растерянности даже не понимая, что значит это «чуть-чуть». Он понимал только, что в нем что-то зажглось, с ним что-то произошло, в нем что-то началось, и он не знал, что можно сделать с этим «что-то», и все же не хотел, чтобы все осталось по-прежнему.
«Что-то» была София Гренборг, живущая в Эстермальме, в доме ее родителей.
Она понравилась бы его матери, пронеслось в голове Томаса. Он мельком вспомнил Элеонору. Внешность была ни при чем. Элеонора была высокая и худощавая, а София пониже и очень милая, но общим между ними было нечто другое — отношение, серьезность, что-то глубоко привлекательное, то, чего была начисто лишена Анника.
В меблированных комнатах плохая звукоизоляция, и однажды он слышал, как Анника описывала по телефону Элеонору. В этом что-то было: Элеонора и София чувствуют себя свободно в коридорах власти на собраниях, в великосветских салонах и в барах международных отелей. Анника так и осталась угловатой и скованной, она вечно разбрасывает везде свою одежду и выглядит так, словно постоянно стремится вылезти из кожи вон. Когда они путешествовали, она всегда стремилась пообщаться с местным населением и пошататься по дешевым кабачкам, мало интересуясь культурным наследием и бассейнами частных отелей.
Он дважды откашлялся, поднял трубку и набрал прямой номер Софии Гренборг в областном совете.
— Все отлично, — сказал он, — я свободен, после встречи можем пойти в джазовый клуб.
Анника взяла в редакции автомобиль с шипованными шинами, которые могли здорово пригодиться на узких дорогах Северного Уппланда. Радио было настроено на какую-то коммерческую станцию, и Анника оставила ее, пока не было рекламы.
