— Нет, останки, разумеется, есть, — сказал Нимрод. — Где-то. Только не в саркофаге под верхним алтарем. Я полагаю, что они, по всей вероятности, лежат неопознанные в одной из гробниц. В соборе хранятся мощи многих святых. Кости, зубы, волосы, старые деревяшки ткань с пятнами крови, да что угодно. Людям свойственно веками сохранять разные вещицы, считая, что они когда-то принадлежали святым и великомученикам. В Средние века такие реликвии очень ценились. Сокровищница собора Святого Марка — одна из самых больших и старых в мире. Я предполагаю, что если нам суждено найти кости Ма Кэ, то именно там. Если император Чэнцзун и его Нефритовая книга не лгут, то во время путешествия в Китай нам без них не обойтись.
— Мы едем в Китай? — оживилась Филиппа.
— Сразу, как только Фаустина очнется, — ответил Нимрод. — Я не сомневаюсь, что она права и в мире духов действительно творится что-то странное. Нам обязательно надо узнать об этом как можно больше.
— Хитрость в том, чтобы пчела, укусив, не умерла, — сказал синьор Медичи.
— Это возможно? — спросил Нимрод.
— Умеючи все возможно, — ответил пчеловод.
— Ты уж нас прости, Фаустина, — произнес Нимрод. — Но это делается для твоего же блага.
— Если честно, я никогда прежде не пробовал никого оживлять с помощью пчелиных укусов. Это мой первый подобный опыт, — признался синьор Медичи и, ухватив одну из своих маленьких подружек пинцетом, присел на край шезлонга возле неподвижного тела Фаустины. — В какое место следует произвести укус? В спину? В плечо? Вы уж, пожалуйста, сами решите.
— В ухо, — сказал Нимрод. — В мочку уха. Так учил меня господин Ракшас.
— О господи! — ахнул Джалобин и зажмурился. — Я не могу на это смотреть.
— В мочку уха? — переспросил синьор Медичи.
Нимрод кивнул.
Синьор Медичи улыбнулся и произнес что-то по-итальянски. Филиппа предположила, что он перевел на родной язык слово «мочка» и слово «ухо». По-прежнему удерживая пчелу за голову пинцетом, хозяин ткнул ее несколько раз в брюшко, чтобы разозлить. И как только ее поднесли к уху Фаустины, пчела тут же исполнила свою работу. На мочке появилась красноватая отметина.
— Ой! — Филиппа непроизвольно дернулась и закусила губу.
Фаустина тоже дернулась, вполне отчетливо. И снова замерла.
— Один укус иль два? Вот в чем вопрос, — произнес Нимрод. — Пожалуй, повторим, синьор Медичи. Давайте вторую пчелу. Пусть куснет в другое ухо.
Итальянец кивнул и вынул из кармана пиджака картонную коробочку, в каких рыбаки обычно держат мух для приманки. Из коробочки он извлек еще одну пчелу. Пока шли все эти приготовления, Филиппа успела заглянуть в коробочку. Каждая пчела жила там в собственном небольшом отсеке, и у каждой была пища — несколько капель меда. Прямо как у арестантов в тюремных камерах.
Второй укус произвел куда более сильный эффект. Голова Фаустины задергалась, будто через тело девочки пропустили сильный разряд электрического тока. Так поступают с лягушками на уроках биологии в школе, с отвращением вспомнила Филиппа.
— Ой! — вырвалось у нее. Еще громче, чем в первый раз.
— По-моему, мы почти у цели, — сказал Нимрод. — Еще один укусик, и дело сделано. На сей раз попробуем в попку. Или нет, давайте в запястье, синьор Медичи. Укусик-ик.
Нимрод принялся хохотать над своей шуткой.
— Не понимаю, как ты можешь веселиться в такую минуту, — возмутилась Филиппа. — Ей же, наверно, больно.
— Что ж, третий так третий, — сказал синьор Медичи. — На этот раз используем мою специальную пчелу. Эта пчела очень жестокая. Очень злая. У нее серьезные проблемы с общением. Совсем не такая милая и дружелюбная, как остальные мои пчелки. Она даже мед не любит. Ничего не любит, и никого. Поэтому я держу ее в отдельной коробке. Ее зовут Сильвия.
Пчела, которую он вынул из другой коробочки, оказалась намного крупнее остальных и гудела свирепо, точно бензопила.
Филиппу аж передернуло, когда Чезаре Медичи поднес пчелу к запястью Фаустины и небрежно щелкнул насекомое по носу. Пчела злобно зажужжала и, перебирая лапками, изогнула животик, поудобнее обхватывая руку девочки. Затем точным уверенным ударом она вонзила жало в запястье Фаустины и впрыснула туда огромное количество пчелиного яда.
— Уааау!
Фаустина издала громкий вопль и схватила себя за запястье, а потом обеими руками за уши. Этим резким движением она выбила пинцет из пальцев синьора Медичи, и пчела Сильвия, освободившись из-под хозяйского надзора, уселась на локоть Фаустины и ужалила ее снова. А потом еще раз.
— Уааау-у-у-у-у!
Фаустина вскочила с шезлонга и, спасаясь от пчелы, одним махом взобралась на высокий парапет гостиничной террасы. Но пчела настигла ее и здесь. И Фаустина, недолго думая, изящно, ласточкой нырнула вниз — прямиком в воды Гранд-канала.
Нимрод с Филиппой бросились к парапету и успели увидеть, как Фаустина вынырнула и поплыла к берегу. Тут же собралась толпа зевак. Сначала небольшая, но росла она, как показалось Филиппе, с неимоверной быстротой. Девочка схватила махровый халат, выбежала из номера и устремилась вниз по лестнице, чтобы Фаустине не пришлось краснеть, когда она вылезет на берег. Нимрод громко рассмеялся.
— Результат налицо, синьор Медичи, — сказал Нимрод. — Пчелки свое дело знают. Хорошая работа, друг мой. Отличная работа.
Синьор Медичи тщательно осмотрел террасу и печально развел руками.
— Я потерял свою лучшую пчелу, — удрученно сказал он.
Нимрод вручил ему еще кучу банкнот.
— Вот, держите, — сказал он. — Купите себе целый рой.
Глава 18 Новый укус пчелы
Фаустина шла назад в гостиницу вместе с Филиппой. Ей было совершенно наплевать на сенсационное впечатление, которое произвело ее купание на знаменитых венецианских гондольеров, хотя они тут же прозвали ее «Русалочка из Америки». Самое главное — она жива, она снова обрела тело, она может двигаться! Фаустина чувствовала себя великолепно. И была безумно счастлива. Даже купание в Гранд-канале оказалось приятным, тем более что прохладная вода смягчила боль от пяти пчелиных укусов. А самое главное — к ней вернулась джинн-сила! Забурлила, заиграла в ней, едва жаркое венецианское солнце коснулось ее забывшей о тепле кожи.
Они шли к лифту, как вдруг Фаустина услышала знакомый голос.
— Фаустина!
— Мама!
Дженни Сахерторт обнимала дочь, которую не видела двенадцать лет, и безуспешно пыталась сдержать слезы, Фаустина обнимала маму, и обеим было все равно, промокнет у Дженни платье или нет. Обе были счастливы.
— Мама, что ты тут делаешь?
— Ты же моя дочь! Я сразу почувствовала, что ты жива. И тут же прилетела!
