Валера дернулся вперед и зашипел:
— Слушай ты, идиотка, я тебя сейчас просто убью, стерва! Как ты смеешь меня интерпретировать?! Как ты смеешь обо мне судить?! Я целыми днями разруливаю ситуации, требующие филигранной дипломатии! А ты?! Ты даже со своими родителями подобия нормальных отношений построить не можешь! Тебя выпустить никуда нельзя! Вообще к людям подпускать опасно! Я хожу и краснею за тебя везде! Объясняюсь с твоими заказчиками!..
— Только с теми, которых сам для меня находишь. Не надо обещать за меня!
— Заткнись! Что бы ты делала, если бы я не находил тебе заказчиков?! Кому ты без меня нужна! Лера! Разуй глаза! Я! Я твоя единственная соломинка! Ты мне должна быть благодарна до смерти! Должна молчать и слушать! Молчать и слушать! Я сдохну скоро! Лера! Я скоро сдохну! Да если бы ты нормально работала, я бы вообще отовсюду уволился! Мы бы могли хоть завтра уехать по линии культурных связей! То, чего ты можешь добиться легко, я делаю, преодолевая немыслимое сопротивление! Если бы ты нормально сделала этот пассаж «Галантин», мы бы уже во Франции жили!
От обиды мне свело челюсть.
— Я только что родила! Я кормила Лизу! — в конце фразы мой голос сорвался на истерический фальцет.
— У тебя всегда есть какая-то причина, — вколачивая мне в уши каждое слово, проговорил Валера. — Ты всегда найдешь повод, чтобы ничего не делать. Если ты хочешь, ты можешь свернуть гору. Женить меня на себе, к примеру. Выставку цветов оформить за два дня. Но сесть и сделать что-то, потому что я тебя прошу, — хрен!!! Ты будешь выкобениваться до последнего, ходить с постной рожей целыми днями, вместо того чтобы просто сесть и сделать! Я всем рискую, езжу, устраиваю какие-то сделки, вожу в своем кейсе черт знает что, чтобы заработать деньги, чтобы купить тебе дом в европейской стране! Постоянно дергаюсь, что меня задержат и досмотрят! Уволят отовсюду к чертовой матери! Прихожу домой, а ты какие-то пентхаузы рисуешь! Что за пентхаузы?! Откуда они взялись?! Сука! Ненавижу тебя!!! Ненавижу!!!
К этому моменту меня душили слезы. Я тонула в них и захлебывалась. Больше всего мне хотелось просто умереть и не слышать этого злобного, исполненного ненависти голоса.
— Прекрати!!! Прекрати!!! Прекрати!!! — взвыла я, зажимая ладонями уши, и бросилась вон из спальни, вниз по лестнице, зацепилась ногой за ступеньку и чуть не свалилась вниз, судорожно вцепившись в перила.
Выбежала в холл, словно за мной гнался маньяк с ножом, трясущимися руками схватила ключи от машины, сунула ноги в первые попавшиеся ботинки, схватила куртку и выскочила на улицу. Захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной. Мне было ясно, что уйти я не могу. Потому что не хочу. Не хочу уходить из своего дома, от своего мужа, от Лизы. Не хочу начинать жизнь сначала. Не хочу оставаться одна!
Я тяжело сползла по двери вниз, превозмогая астматический приступ, в который перешли судорожные рыдания.
Я могу уйти. На моем положении это никак не скажется. Тех денег, что я зарабатываю, нам с Лизой вполне хватит на нормальную жизнь. Друзей и покровителей Валеры я не знаю. Почти на все мероприятия он ходит один. Считает, что лучше меня лишний раз не показывать, чтобы они заранее не разочаровывались. Вдруг им потребуется дизайнер. А если они меня увидят, то однозначно не возьмут. Если я перестану быть Валериной женой, конечно, мне перестанут предлагать крупные проекты. Вернусь к оформлению частных интерьеров… Но я не хочу быть без Валеры! Быть с ним — единственный смысл моей жизни! «Ненавижу! Ненавижу тебя!» — снова взорвались в ушах его слова. Я закрыла руками голову и скорчилась, словно вокруг действительно рвались бомбы. Не имея сил даже сидеть, просто легла на крыльцо и тихо заплакала. Безнадежно. Ничто уже не имеет смысла. Пусть уходит.
Пальцы не гнулись от холода, я не чувствовала стоп, все тело била мелкая дрожь. Но встать не было сил. Я сжалась в комок, сцепив руки, и не отрываясь глядела на мелкий серый камешек, лежавший перед моим носом.
Дверь тихонько скрипнула. На крыльцо вышел Валера в плаще и с пледом. Накрыл меня и стал поднимать:
— Вставай. Не лежи на холодном. Идем в дом.
Я села, как зомби. Внутри осталась выжженная пустыня, как после ядерного взрыва.
— Так больше нельзя, — проговорила я. — Ты меня не любишь, не уважаешь, ты разочарован, зол… У тебя в голове какой-то идеальный образ меня есть, и ты все время раздражаешься, что я до этого идеала не дотягиваю.
Валера грохнулся рядом.
— И что?
— Нам надо развестись.
Муж глубоко вдохнул, прижал подбородок к груди, выдохнул и заговорил:
— Лера, это так глупо, что я даже не знаю, как ответить. Я могу с тобой развестись. Но как ты будешь без меня жить? Ты же просто погибнешь. На третий день. Лера, пойми, мне не хочется на тебя кричать. Мне самому ужасно гадко на тебя кричать. Я сам себя ненавижу после этого. Но это единственный способ до тебя достучаться, добиться хоть какой-то живой реакции. Ты, может быть, этого не замечаешь, но ты живешь внутри своей головы. У тебя там какой-то свой мир, где меня нету! Мне иногда хочется взять твою голову и орать в нее, как в колодец: «Лера! Я здесь! Я живой человек! Лера!» Не понимаешь? Лера, я тебя люблю. Я тебе всю свою жизнь без остатка отдал. Ты видишь, что я никуда не хожу? Только по работе. Потому что я знаю, что ты ни с кем меня делить не будешь — ни с родителями, ни с друзьями. Ни с кем. Но я на это пошел, потому что я тебя люблю. Я даже Лизу воспринимаю исключительно как продолжение своих отношений с тобой. Вот сегодня смотрел на нее и думал, что в отрыве от тебя она мне абсолютно безразлична. Понимаешь? Все, что я делаю, — делается для тебя. С единственной целью, чтобы ты была самодостаточна, свободна в своих решениях, состоялась, как профессионал. И после этого ты мне говоришь, что я тебя не люблю! Не уважаю! Да я ни одного человека в мире не уважаю так, как тебя! Я тебя фактически боготворю. Ты меня слышишь?
Он говорил спокойно и грустно. Однако у меня внутри уже что-то надломилось. Слова мужа были похожи на попытки ребенка соединить осколки разбитой им вазы. Что-то огромное, составлявшее стержень меня, ось всей моей жизни, не выдержало, треснуло. Я была похожа на раздавленную елочную игрушку, стекло которой держится на декоративной фольге и проволочках, его украшавших.
Я заговорила. Голос был осипший, усталый и чужой.
— Валера, я не могу, когда ты орешь. Когда ты начинаешь орать, я моментально схлопываюсь, как устрица, и ничего не воспринимаю. Если ты что-то хочешь мне сказать, можно это сделать по-человечески? Ты меня постоянно в чем-то обвиняешь и из всего делаешь глобальные выводы. Кусочек непрожарившегося белка в яичнице — это просто кусочек непрожаренного белка. Но ты делаешь из этого вывод, что я о тебе не думаю и тебя не люблю. А я тебя люблю! И думаю только о тебе! Прежде чем что-то сказать или сделать, я думаю только об одном — понравится это тебе или нет, будь то проект или ужин. Когда я нанимала домработницу, то не смотрела, нравится ли она мне, я думала, какая понравится тебе. Я беру не те тарелки, что нравятся мне, — я покупаю те, что понравятся тебе. И ты не представляешь, насколько это тяжело! И угадать невозможно, потому что тебя все бесит.
