— Почему ты мне не сказала? Мам, я бы помогла тебе. Ты не должна была справляться со всем в одиночку.
— Теперь я это знаю. Но у меня была стадия отрицания. Я злилась. Надеялась на чудо, наверное. Не знаю. Дни стали неделями, затем месяцами. И теперь мы здесь. Три недели назад я вновь пошла на химиотерапию.
— Это же хорошо, так? Если тебе назначили химиотерапию, значит, есть шанс избавиться от опухоли.
Она качает головой.
— Это не для борьбы с ней, Лэйк. А чтобы уменьшить мою боль. Это все, что они могут пока сделать.
Я опускаю голову на руки и плачу. Удивительно, как много слез может излить один человек. Как-то ночью, после смерти отца, я плакала так много, что у меня началась паранойя, что я приношу вред своим глазам, и я решила загуглить этот вопрос. Я вбила «может ли человек слишком много плакать?». Как оказалось, все в итоге засыпают и перестают плакать, чтобы дать своему телу отдых. Так что нет, плакать слишком много нельзя.
Я хватаю салфетку и делаю пару глубоких вдохов, пытаясь сдержать оставшиеся слезы. Меня уже тошнит от них.
Я чувствую, как меня обхватывают мамины руки, потом поворачиваюсь и обнимаю ее в ответ. Мое сердце болит за нее. За нас. В конце концов, она начинает кашлять и отворачивается. Я смотрю за ней, пока она кашляет, хватая ртом воздух. Она выглядит такой больной. Как я не заметила? Ее щеки стали впалыми. Волосы — тонкими. Я едва узнаю ее. Я была так сосредоточена на своем несчастье, что даже не заметила, как моя родная мать исчезала на моих глазах.
Она прокашлялась и вернулась на свое место у стола.
— Мы расскажем Келу сегодня. Бренда приедет в семь, хочет быть здесь, поскольку вскоре станет его опекуном.
Я смеюсь. Она же шутит. Верно?
— В смысле его опекуном?
— Лэйк. Ты все еще школьница, скоро пойдешь в колледж. Я не жду, что ты все бросишь. Я не хочу, чтобы ты это делала. У Бренды это будет не первый ребенок. Она хочет этим заниматься. Она нравится Келу.
Я через многое прошла за этот год. Но это мгновение, эти слова, которые только что сорвались с ее губ — я никогда не была в такой ярости.
Я встаю и хватаю спинку стула, кидая его на пол с такой силой, что сидение начинает отваливаться. Она вздрагивает, когда я кидаюсь к ней, указывая пальцем ей в грудь.
— Она НЕполучит Кела! Ты не отдашь ей МОЕГОбрата! — я кричала так громко, что мое горло заболело.
Она попыталась успокоить меня, положив руки на мои плечи, но я уворачиваюсь.
— Лэйк, прекрати! Остановись! Ты все еще учишься в школе! Ты еще даже не поступила в колледж, чего ты от меня хочешь? У нас больше никого нет, — она идет за мной, пока я направляюсь к выходу. — У меня больше никого нет, Лэйк, — кричит она.
Я открываю дверь и разворачиваюсь к ней, игнорируя ее слезы и продолжая кричать.
— Ты не расскажешь ему сегодня! Ему не стоит пока знать об этом. В твоих интересах ему ничего не говорить!
— Мы должны ему сказать. Он должен знать, — говорит она. Теперь она идет за мной по тропинке от дома. Я продолжаю шагать.
— Мама, иди домой! Просто иди! С меня хватит этих разговоров! И если ты хочешь еще когда-нибудь меня увидеть, то НЕ РАССКАЖЕШЬ ЕМУ!
Я слышу, как ее всхлипы стихают, закрывая дверь в гостиную Уилла за собой. Я бегу в его спальню и бросаюсь на кровать. Я не просто плачу; я всхлипываю, вою, кричу.
***
Я никогда не употребляла наркотики. Если не считать глотка маминого вина, когда мне было четырнадцать, я даже никогда не пила алкоголь. Не то чтобы я сильно боялась или была слишком правильной. Если честно, мне просто никогда ничего из этого не предлагали. Я никогда не ходила на вечеринки в Техасе. Никогда не проводила ночь с кем-то, кто бы попытался уговорить меня на нелегальный поступок. Честно, я никогда не оказывалась в ситуации, где могла бы поддаться давлению сверстников. Пятничные вечера я проводила на футбольных матчах. По субботам папа брал нас в кино, а потом вез на ужин. В воскресение я делала домашнее задание. Такова была моя жизнь.
Было одно исключение, когда у двоюродной сестры Керрис была свадьба, и она меня пригласила. Мне было шестнадцать, она только что получила водительские права, и церемония только что закончилась. Мы остались допоздна, чтобы помочь прибраться. Очень классно провели время. Пили пунш, доедали остатки торта, танцевали, пили еще пунш. Довольно быстро мы поняли, что кто-то долил в него коньяк, поскольку нам было слишком весело. Я не помню, как много мы его выпили. Слишком много, чтобы остановиться, когда мы заметили, что пьяны. Мы не думали дважды, залезая в машину, чтобы поехать домой. Нам удалось проехать милю, прежде чем она вильнула и врезалась в дерево. Я поцарапала кожу над глазом, а подруга сломала руку. В итоге, мы были в порядке. Кстати говоря, машина была вполне в приемлемом состоянии. Но вместо того, чтобы поступить разумно и дождаться помощи, мы развернулись и поехали обратно, чтобы позвонить папе. Проблемы, в которые мы вляпались на следующий день, уже совсем другая история.
Но было одно мгновение, как раз перед тем, как мы врезались в дерево. Всю дорогу мы смеялись с того, как она произносила слово «пузырек». Мы произносили его вновь и вновь, пока машина не начала съезжать с дороги. Я видела дерево и знала, что мы вот-вот в него врежемся. Но время будто бы замедлилось. Оно могло быть в пяти миллионах футов от нас. Вот как много времени ушло на то, чтобы действительно в него врезаться. Единственный, о ком я думала, был Кел. Единственный. Я не думала о школе, мальчиках, колледже, который я пропущу, если умру. Я думала о Келе, и о том, что он единственный, кто мне важен. Единственный, кто имел значение за секунду до того, как я чуть не умерла.
***
Я вновь заснула в кровати Уилла. Знаю это потому, что когда я открыла глаза, то больше не плакала. Видите? Люди не могут плакать вечно. Все в итоге засыпают.
Я ожидаю, что слезы вернутся, стоит туману в моей голове развеяться, но, вместо этого, я чувствую себя мотивированной, обновленной. Будто участвую в какой-то миссии. Я встаю с кровати и чувствую странную потребность прибраться. И спеть. Мне нужна музыка. Я направляюсь в гостиную и немедленно нахожу то, что искала. Стереосистему. Мне даже не нужно искать музыку, когда я ее включаю, там уже играет диск «The Avett Brothers». Я ставлю свою любимую песню, делаю ее погромче, и берусь за дело.
К сожалению, дом Уилла на удивление чист, учитывая, что в нем обитают две особи мужского пола, потому мне приходится приложить много усилий на поиски, чем бы себя занять. Первым делом я нахожу ванную, что хорошо. Я знаю, что девятилетние не очень хорошо целятся, потому начинаю оттирать туалет, пол, душ, раковину. Все чисто.
Дальше я перехожу в спальни, где все кладу на места, застилаю кровати… дважды. Затем я иду в гостиную, где убираю пыль и прохожусь пылесосом. Я мою полы в ванной и протираю каждую возможную поверхность. В итоге я оказываюсь у кухонной раковины, где мою единственную грязную посуду в доме — наши с Эдди стаканы.
