— Да.
— Но он все не сдавался. Однажды просыпаюсь и слышу сквозь сон как будто бы лязг какой-то. Металл по металлу. Тревоги не слышно, пушки молчат, а лязг — как будто полк улан в штыки пошел. Обычно-то во время штыковой шума изрядно — кричат там, выстрелы… Выхожу и вижу двух мертвецов, стоящих как заправские дуэлянты. На телах остатки французских мундиров — значит, из свежих мертвецов, в руках кацбальгеры… А рядом стоит Судья и посмеивается, глядя на наши лица. Устроил он таки мензуру, порадовал однополчан… Мертвые французы полосуют друг друга, как заведенные, а он ими вертит, точно кукловод на ярмарке. Дуэлировать на легких рапирах — еще понятно, крови прилично, но всерьез кого-то заколоть непросто, а тут — кацбальгеры… Каждым махом по ломтю срезает.
Я немного повернул голову и увидел, как Петер поморщился. Не искренне, когда отвращение всплывает в глазах подобно клочьям бурых водорослей, просто скривил губы.
— В общем, порубили друг друга начисто, как капусту. Денщику убирать пришлось, ведрами. Но с тех пор мензура у нас в полку как-то прижилась. Не настоящая, конечно, а так, кукольная. Проводить обычно брался сам Судья, со времен своей выходки он у нас стал как бы первым по этой части. Находили пару мертвецов в таком состоянии, чтоб оружие держать могли, каждый себе отбирал по вкусу, потом Судья подавал знак — и они сходились. Два тоттмейстера, два мертвеца, один Судья. Бой шел до тех пор, пока один из дуэлянтов мог двигаться. Я видел обычные дуэли, серьезные, не чета мензуре, да и сам в молодости несколько раз участвовал, и впечатление от них остается тяжелое. Свист стали, чей-то хрип, треск ткани и кто-то падает в пыль… Бой — лишь несколько быстрых росчерков, которые подчас не успевает даже поймать глаз. Здесь же дуэль могла продолжаться и до получаса, смотреть на нее можно было долго. Мертвецы не уставали, не просили пощады, не теряли сознания от потери крови. У них не было и секундантов. Они просто дрались, рубили друг друга на части, пока мы делали ставки. Дошло до того, что у доброй половины тоттмейстеров из нашего полка был собственный боец, тщательно отобранный, выдрессированный и готовый к бою. За ними ухаживали, как за любимыми лошадьми, ходили они все больше не в обрывках мундиров, а в новенькой форме, снятой денщиками со свежих мертвецов. Французы тогда перли на наши редуты едва ли не каждый день, но их окатывали из пушек, и они спешили смыться, оставив нам очередное пополнение для развлечений. Ребята даже жаловались артиллеристам, мол, все поле во французах, а ни одного целого — то половину ядром оторвало, то рук не хватает…
— А Судья?
— Погоди про Судью. В общем, развлекались мы так пару месяцев кряду. Забава стала пользоваться неизменным успехом, тем более что итог поединка зачастую был никому неизвестен. Мало просто поднять мертвеца и вложить ему в руку оружие, надо заставить его двигаться быстро, ловко, четко… Я знал тоттмейстеров, которые считались наихудшими в полку; но стоило им поднять своего дуэлянта, как тот превращался в сущий кошмар: лезвие в руках двигалось быстрее мухи, а каждый удар был сильнее медвежьего. Такие тоттмейстеры неплохо зарабатывали, сотни две-три крон в месяц помимо жалованья перепадало, так что дело еще и приносило заметный доход. Судья по традиции наблюдал за поединками и, в случае чего, объявлял победителя, такая уж ему осталась роль. Впрочем, он был этим очень доволен и ролью своей даже гордился.
— А вы? — спросил Петер тихо.
— Я не участвовал. Мне и тогда это казалось баловством. Можно поднять мертвеца и бросить его с оружием в руках на вчерашних товарищей, чтобы он, воюя против тебя при жизни, послужил тебе же после смерти. В этом работа тоттмейстера. Но устраивать потеху, уродуя мертвых безо всякой пользы — это не для меня. Да, я и тогда был слишком скучным и немного занудным, чтобы разделять подобные увлечения вроде этой мензуры мертвецов, как ее у нас называли. А закончилось все в один час. Наш полк прибыл инспектировать господин генералоберарцт из штаба. Стояли мы на передовой, так что проверка вышла внезапная, без предупреждения. И вот прибывает генералоберарцт… — я опять повернулся посмотреть, слушает ли Петер, но тот глядел лишь себе под ноги, — и не успевает его свита прискакать к штабу, как слышит страшный лязг где-то неподалеку. Лязг кацбальгеров сложно с чем-то спутать, а уж тут, где до французов, кажется, можно руку протянуть, чтоб пощупать…
Первое, что пришло в голову господину генералоберарцту — нападение на штаб. Время было раннее, французы могли на рассвете подобраться к нашим позициям и внезапным ударом, прежде чем сыграла бы артиллерия, занять редуты. Если бы свита повернула назад, все можно было бы уладить, да только господин генералоберарцт, ветеран всех войн Империи на своем веку, вдруг исполнился решимости внезапным кавалерийским наскоком нанести разящий удар во фланг дерзким французам, рассеять их и не дать занять позиции. В штабе давно поговаривали, что перенесенные господином генералоберарцтом ранения, особенно те из них, что пришлись на голову, не сказались благосклонно на его способностях принимать тактические решения, но такого поворота мало кто ждал. Старик заорал «Vorwarts!» и первым тронул лошадь на неприятеля, а свите ничего не оставалось делать, как следовать за ним в этой импровизированной атаке.
Вынырнув из подлеска, они обнаружили примерно то, что и ожидали, — с полсотни вооруженных французов вперемешку с синими мундирами тоттмейстеров. Звон оружия, крики и общее столпотворение были восприняты ими как самая настоящая битва, в которой подданных Его Императорского Величества уже разбили и взяли в окружение. Среди них не оказалось достаточно зоркого или достаточно сообразительного человека, который удивился бы тому, что мундиры на французах новенькие, штопанные, иные даже фантазийные, а из оружия лишь кацбальгеры, палаши да чеканы. И они пошли в атаку.
Петер издал смешок, но мне не показалось, что ему смешно. Возможно, это был судорожный выдох, искаженный плотно сжатыми губами.
— И началась кутерьма. Тоттмейстеры были увлечены поединком, они не сразу заметили всадников, несущихся на них из-за деревьев, а когда заметили, воцарилась натуральная паника. Никому бы не пришло в голову, что это генералоберарцт и его люди отважно устремились в атаку на превосходящие силы противника. И мундиры рассмотреть тоже мало кто успел. Сделали первое и самое естественное из того, что умели. И вчерашние мертвецы-дуэлянты, подхватив свое далеко недуэльное оружие, бросились в контратаку на, как мы думали, французских драгун, подобравшихся с тыла. Господин генералоберарцт узрел перед собой то, что и ожидал, — устремившиеся к нему орды французов, выхватил пистолеты и, покраснев лицом, бросился в самую гущу схватки.
К нашему всеобщему счастью, схватка продолжалась недолго. Видимо, слишком быстро заметили, что проклятья на одинаковом языке доносятся с обеих сторон поля боя. Однако, поскольку обе стороны сражались в полную силу, полагая, что перед ними враг, некоторые потери все же были. Так, свиту безвозвратно покинуло трое или четверо штабных офицеров, один из тоттмейстеров был затоптан лошадьми, а господин генералоберарцт едва не лишился руки, потерь же среди мертвецов не считали — ни тогда, ни после. Конечно, был грандиозный скандал. Дело запахло трибуналом, ведь были погибшие, причем штабные. Мы со своей стороны попытались представить случившееся, как отработку совместных маневров с мертвецами, но в штабе, где уже успели прослышать о новом увлечении тоттмейстеров своеобразной мензурой, объяснения выслушали явно прохладно.
