Ужасно будет умереть вот так — одному, на чужбине, в окружении невежественных дикарей. В смертный час дракон никогда не бывает один. Прежде чем его разум покинет мир, умирающий дракон отдает все свои знания, весь опыт своей долгой жизни своему наследнику — прямиком из сознания в сознание. Таким образом не терялось ничто когда-либо известное драконам, а это очень важно для расы, у которой ничтожно низкая рождаемость, а стало быть, и численность самой расы все время грозит сократиться. Этон был единственным провидцем среди драконов. Потеря его дара обернется катастрофой для всей расы. Притом же, если отвлечься от чисто практических рассуждений, Этону было бы приятно знать, что хотя бы часть его разума — его редкостный дар — навеки сохранится в памяти последующих поколений.
Прежде никто такого не пробовал. Этон не знал, выйдет ли у него. И все же он попытается. Это его единственный шанс. Безмолвный, неподвижный, он выжидал, покуда кто-нибудь из людей не подойдет поближе, мечтал, чтобы это наконец случилось. И тут в небольшой группе людей, стоявших на дне оврага, возникло какое-то замешательство. Один из них побежал, другие погнались за ним… Этон мысленно выругался. Куда они все побежали? Вернутся ли? Нельзя, чтобы все они исчезли отсюда — ведь это его последний, единственный шанс!.. Но нет, все в порядке. Один человек все-таки не побежал за остальными. Он подходит все ближе, ближе…
Когда человек протянул руку и коснулся дракона, тот нанес удар. Нет, тело его даже не дрогнуло, он собрал весь свой разум, все сознание в подобие гигантского копья — и со всей силы метнул его в разум ни о чем не подозревающего человека. В этом последнем усилии Этон уловил присутствие другого чародея… но было уже поздно. Приговор свершился. И когда густой белый снег повалил с небес, точно саваном накрывая землю, умирающее драконье тело содрогнулось в предсмертных конвульсиях. В новом своем сосуде разум Этона испустил безмолвный торжествующий крик. И громко, очень громко закричал иерарх.
Глава 11. ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ
Суффраган Гиларра, в величии своем уступавшая только самому иерарху, наслаждалась столь дорогим и необходимым для нее домашним уютом, проводя послеобеденное время в своем неброском и уютном доме, что стоял в ремесленном квартале Пределов. Двум своим слугам она дала выходной, чтобы побыть наедине с родными и хотя бы так успокоить смятенную душу. У этого смятения были две причины: во-первых, планы лорда Блейда по устранению иерарха, а во-вторых, судьба жены и маленькой дочери вольного торговца, которые сгинули в недрах Цитадели — словно и не существовали вовсе. Трижды Гиларра отправлялась навестить их, и всякий раз ее отсылали прочь: гости моются, говорили ей, или едят, или крепко спят. Всякий раз одно и то же — притворная почтительность, не слишком скрывающая намек на то, что суффраган сует нос не в свои дела. Всякий раз упоминание приказа иерарха либо лорда Блейда, приказа, который она не имеет власти оспаривать. И всякий раз вооруженная стража, которая, ничем открыто не угрожая, все же как-то ухитрялась дать Гиларре от ворот поворот.
Наконец ей удалось перехватить молодого лейтенанта, заместителя лорда Блейда, и в открытую сообщить ему о своих опасениях. Гальверон славный мальчик, уговаривала себя Гиларра. Он не допустит, чтобы с Канеллой и ее малышкой случилось худое. Может быть, все обойдется. Может быть, опасность существует только в ее воображении. Даруй Мириаль, чтобы это было так! Заваль не станет причинять зло беззащитной матери и невинному дитяти, ведь правда же не станет? Он, конечно, упрям, заносчив, фанатичен, но он никогда не творит зла, никогда не бывает несправедлив — разве что к самому себе.
Муж Гиларры, Беврон-златокузнец, который по такому случаю сегодня тоже отдыхал от работы, растянулся сейчас на коврике перед очагом и играл с их маленьким сыном Аукилем. Гиларра вышивала рубашку, но подняла глаза от вышивания, когда Беврон заговорил:
— Поразительно, как все меняется в Пределах в отсутствие Заваля. Как будто все мы дружно испускаем вздох облегчения и позволяем себе расслабиться.
Гиларра отчаянно не желала нарушать послеобеденный покой, а потому до сих пор ухитрялась как-то избегать разговора о грядущей участи Заваля. На сей раз, однако, она не могла промолчать, не подставив под угрозу доверие, которое всегда связывало ее с мужем. Женщина принялась лихорадочно соображать, как бы помягче обрушить на голову Беврона последние новости, но тут же поняла, что это напрасный труд. Как бы она ни старалась, а Беврон ее речам все равно не обрадуется. Уж лучше покончить с этим сразу и навсегда.
Если Блейд исполнит то, что задумал, то после завтрашнего дня у тебя будет много возможностей расслабиться, — сухо сообщила она. — Что до завтрашней ночи — ты будешь спать с новым иерархом.
— Что?! — Беврон так и подскочил. Деревянные фигурки животных брызнули во все стороны, и маленький Аукиль издал возмущенный вопль.
— Так ты хочешь принести Заваля в жертву? Нет, Гиларра, только не это! Не может быть!
Гиларра отшвырнула шитье и тоже вскочила, схватив мужа за руки.
— Это не я придумала, любимый… но, кажется, мы с тобой — единственные во всем городе, кому еще не приходила в голову эта идея. Как убеждены жители Тиаронда и, похоже, всей Каллисиоры, наш иерарх крепко подвел своих подданных. Если Мириаль отвернулся от Заваля — а ты должен признать, что, судя по последним событиям, так оно и есть, —нынешний иерарх стал не нужен людям, которых он представляет перед Богом. Разве что в качестве жертвы.
Беврон так крепко сжал ее руку, что у нее заныли пальцы.
— А если Заваль умрет, заменить его должна будешь ты.
— Любимый, ведь мы с тобой всегда знали, что такое может случиться. Всю мою жизнь я помнила о такой возможности… и ты смирился с ней, когда стал моим мужем.
Только потому, что в душе никогда не верил, что это произойдет! — проворчал Беврон. — Треклятый Заваль! Как можно было допустить такое? Если б только он не был таким набожным, самовлюбленным болваном!..
— Перестань! — одернула мужа Гиларра. — Бедняга Заваль! Не хотела бы я жить на свете с таким характером, как у него. Никогда в жизни я не видела такого одинокого человека. Порой мне его ужасно жаль, а порой так и тянет его отколотить: ведь главный виновник почти всех своих бед — он сам. Еще в детские годы он все воспринимал слишком всерьез.
— Пап, давай еще поиграем! — Аукиль, сердито выпятив нижнюю губку, дергал край отцовской рубахи. Тяжело вздохнув, златокузнец выпустил руки жены.
— Нет, солнышко, не ставь своих коровок на желтый квадрат. Это же кукурузное поле, забыл? — На сей раз Беврон обращался к своему сыну, который давно уже обнаружил, что коврик перед очагом, весь в ярких разноцветных квадратах, превосходно подходит для игры в хутор.
