так называемом “импринтинге”, что переводится на русский язык, как “запечатление”. Первооткрыватель импринтинга — Сполдинг 120 лет тому назад заметил, что цыплята, недавно вылупившиеся из яйца, следуют за любым движущимся предметом, который попался им на глаза первым. Птенцы узнают “по походке” свою маму, курицу или гусыню, и повсюду следуют за ней. Такая способность запечатлеть в своей памяти некий движущийся предмет и затем неотступно следовать за ним, проявляется у них в течение нескольких часов после того, как они вылупятся из яйца. Если же, например, утята вместо мамы–утки “запечатлеют” человека, то они так и будут ходить гуськом именно за ним.
Голландский этолог (исследователь поведения животных в естественной среде) Николас Тинберген (1993) рассказал о наблюдениях своего коллеги: “Он вывел в инкубаторе нескольких гусят, а затем подбросил их гусиной паре, у которой только что вылупилось собственное потомство. К его удивлению, инкубаторные птенцы не присоединились к другим птицам, а бежали к нему, всякий раз, когда он пытался оставить их в гусином семействе. Очевидно, они считали его “матерью–гусыней”, а собственный вид вообще не признавали. Однако этого не наблюдалось, если гусята не видели его перед тем, как их перенесли к другим гусям”.
Этот механизм наблюдается у многих видов животных (ягнят или оленят, например). Интересно, что импринтинг часто сопровождается чувством привязанности, которое приёмные родители испытывают к приставшему к ним детёнышу, принимая его за своего.
Подобным же механизмом импринтинга формируются и половые пристрастия птичьей молодёжи. Разумеется, критический период сексуального импринтинга относится к более поздним срокам жизни, различным для того или иного вида животного. У серых гусей, например, характер полового предпочтения закладывается в сроки от 50 до 140 дней, у крякв — в течение нескольких первых недель жизни.
Вообще в “социальной” жизни птичьей стаи импринтинг играет важную роль. Существует специальный код движений и криков, от точности воспроизведения которого зависит приём или отвержение гуся стаей. Точно так же, пользуясь этим кодом, ведут себя гуси в периоде брачных ухаживаний. Их чувства настолько обострены, что предпочтение, высказанное в рамках врождённого “общегусиного” кода, приводит к “любви”, точнее, к индивидуальному выбору партнёра. Это очень напоминает половую избирательность, свойственную зрелой сексуальности человека (разговор о ней предстоит в следующей главе).
Благодаря импринтингу, выбор партнёра у гусей делается раз и навсегда. Юный гусак совершает при этом сложный ритуал движений перед своей избранницей, завершая их особым криком. С тех пор их супружеская пара неразлучна “в счастье и в несчастье”. Они и от врагов отбиваются “спиной к спине”.
Избирательность настолько свойственна серым гусям, что Лоренц (1994) считает их способными на подлинную любовь. В какой–то мере он прав. Вот, например, как биолог описывает поведение влюблённого гусака: “Со мной случалось, что я буквально не узнавал хорошо знакомого гусака, если он успевал “влюбиться” с вчера на сегодня. Мышечный тонус повышен, в результате возникает энергичная напряжённая осанка, меняющая обычный контур птицы; каждое движение производится с избыточной мощью; взлёт, на который в другом состоянии решиться трудно, влюблённому гусаку удаётся так, словно он не гусь, а колибри; крошечные расстояния, которые каждый разумный гусь прошёл бы пешком, он пролетает, чтобы шумно, с триумфальным криком обрушиться возле своей обожаемой. Такой гусак разгоняется и тормозит, как подросток на мотоцикле, и так же, как он, постоянно нарывается на ссоры”.
В ходе полового импринтинга возможны сбои. Это было установлено в наблюдениях за животными — “девиантами”. Знаток этой проблемы, всё тот же Конрад Лоренц, рассказывает:
“Многие животные, особенно птицы, воспитанные вне стаи, непоправимо ошибаются в выборе своего полового партнёра. Даже если им представляется богатый выбор особей противоположного пола их собственного биологического вида, они предпочитают безответно любить друга своего детства и юности, хотя он относится, увы, к чужому виду. Подобные драмы наблюдали, кроме птиц, и у лосей, морских свинок и т. д. (всего у 25 видов).
Птицы, выращенные в изоляции от своих собратьев, вообще не знают, к какому виду они относятся — иными словами, у них не только действия, связанные с общественной жизнью, но и половое влечение направлено на животных, с которыми они провели много времени в определённую фазу их юности, фазу повышенной восприимчивости. Следовательно, существа, выращенные в домашних условиях в одиночку, имеют склонность рассматривать людей, и только их, в качестве объекта половой любви…
Один взрослый самец галки влюбился в меня и обращался со мной точно так, как если бы я был галкой–самкой. Эта птица часами пыталась заставить меня вползти в отверстие шириной в несколько дюймов, избранное ею для устройства гнезда. Точно так же ручной самец домового воробья старался заманить меня в карман моего собственного жилета. Ещё более настойчивым самец галки становился в тот момент, когда пытался накормить меня отборнейшими, с его точки зрения, лакомствами — дождевыми червями. Замечательно, что птица совершенно правильно разбиралась в анатомии, считая человеческий рот отверстием для приёма пищи. Она была очень обрадована, когда я приоткрывал губы и глядя на неё, одновременно произносил соответствующие просительные звуки. Несомненно, с моей стороны это был акт самопожертвования, потому что даже я не мог заставить себя полюбить вкус измельчённых червей, обильно смоченных галочьей слюной. <…>
Героем другой подобной же трагикомедии был прекрасный белый павлин из зоосада. Он оказался единственным выжившим из слишком рано вылупившегося выводка, не пережившего периода похолодания. Служитель зоопарка пересадил павлина в самое тёплое помещение — террариум, где содержались гигантские галапагосские черепахи. Остальную часть своей жизни несчастная птица признавала предметом своих сексуальных желаний только громадных рептилий и оставалась безучастной к прелестям хорошеньких павлиних.
Типичной чертой этих удивительных состояний развития полового влечения к исключительным и противоестественным объектам является их необратимость”.
Николас Тинберген (1993) описывает и более сложную форму импринтинга:
“Если выкормить из рук галчонка, он привязывается к человеку, играющему роль приёмного отца, всё время держится рядом и выпрашивает у него пищу. Когда такая ручная галка начинает летать, человеческая компания её больше не удовлетворяет, и она присоединяется к птичьим полётам. Её социальными партнёрами становятся оказавшиеся рядом дикие галки и вороны. Однако по достижении половой зрелости обнаруживается, что несмотря на долгое пребывание вместе с птицами, первоначальное воспитание оставило свои следы: ухаживание направляется на людей. Когда позже просыпается родительский инстинкт, птица снова стремится к галчатам, а не к человеческим детям. Таким образом, объект её внимания зависит от конкретного инстинкта. Одна из таких галок, самец Джок, принадлежавший профессору Лоренцу, относился к приёмному отцу как к родителю, к серым воронам как к пищевым компаньонам, к девочке как половому партнёру и к галчонку как к собственному птенцу”.
Поскольку половой диморфизм (различие в строении самцов и
