И вот как-то раз, когда мать отправила Летицию на реку за водой, Ошун предстала перед ней в облике католической святой, будто в дрожащем мираже, и сообщила девушке, что ей следует отправиться в Ипасуэно и сделать то, что та впоследствии и сделала. Ошун сказала, что в знак своей искренности преподносит ей особый подарок, который никогда и никому нельзя показывать. Озадаченная, поскольку Ошун ничего ей не дала, Летиция принесла воду в дом и в своем гамаке нашла браслет из пяти переплетенных блестящих полосок меди. Летиция носила его на шее под одеждой на шнурке; присутствие браслета и зеленоватое пятнышко от него на золотистой коже постоянно напоминали о предстоящей миссии.
Накануне дня, когда Летиция задумала уйти, отец вернулся домой пьяным. Его не было два дня, он ночевал в поместье, где ему виделись сны, бурлившие горечью от недостижимости дочери. В конце концов он решил прийти домой, упасть пред ней на колени, во всем признаться, умоляя понять и простить, надеясь, что исповедь очистит душу.
Но все вышло не так. Когда он вошел в ее комнату, дочь лежала в гамаке ч в полумраке казалась спящим ангелом. Чувства переполнили сеньора Арагона, слезы катились по щекам, когда он гладил тело Летиции через тонкую сорочку. Поначалу прикосновения были не более чем отеческими – но недолго. Пришла мысль, что можно овладеть ею во сне и она подумает, будто ей все приснилось. Он попытался осторожно приподнять сорочку и распустить завязки на шее, но пьяные пальцы не слушались, а когда он склонился над дочерью, тень упала ей на лицо.
– Я не сплю, папа, – сказала Летиция.
В отчаянии сеньор Арагон потерял контроль над собой и решил, что теперь, когда он попался, терять нечего и нужно получить свое, прежде чем мир окончательно рухнет и навеки погребет его под собой.
Он набросился на дочь, вцепился в нее, попытался поцеловать в губы, как часто представлял в мечтах. Но гамак качнулся, и старая ткань под их весом расползлась. Арагон припер девочку к стене, стал срывать с нее сорочку, но тут в комнату вошла его жена и с мягким укором прошептала:
– Альберто…
На следующее утро Летиция оставила записку: «Я расстанусь с девственностью, буду много страдать и произведу на свет ребенка для Ошун». После ее ухода нашли тело Альберто Арагона: он отправился на реку, туда, где Летиция обычно брала воду, и перерезал себе горло.
40. Предчувствие
Менструация Аники стихала вместе с дождем. Дионисио с Аникой полегчало; во время просветов они выходили немного прогуляться. По улицам бежали бурые реки, несшие в себе традиционную причудливую добычу наводнений: дохлых кошек, одежду, обалдевших пекари, ярко-голубые рубашки. Поначалу воздух был так свеж и промыт, что от него болела грудь, но потом солнце запустило в воду свои когти, потянуло ее к себе и рассеяло в пар, отчего все покрылось каплями, а из трещин нахально высунулась тончайшая плесень. Кусачие комары исчезли, их сменила одурманивающая влажность, от которой пот выступал из всех пор, стоило только шевельнуться, и потому единственным убежищем стало море, где только и можно было сносно жить, по шею погрузившись в воду.
Дионисио с Аникой взяли напрокат мотоцикл, в залог оставив золотой перстень, первоначально подаренный в 1530 году королем Португалии графу Помпейо Ксавьеру де Эстремадуре за службу наемником и с тех пор передававшийся в семье Coca по наследству. Они намеревались осмотреть большой испанский замок, построенный африканскими рабами, которые, получив свободу, стали прародителями нации, но эта монолитная громадина угнетала: только подумать, что веками происходило за ее стенами. И пара покатила дальше по дорожной пыли, а на обочине то и дело мелькали разукрашенные памятные знаки, отмечавшие место автокатастроф, с дагерротипами покойных и увядшими цветами. Дионисио и Аника проскакивали мимо пожилых крестьянок с удрученными мулами, которых донимали слепни и поклажа из неопознанной растительности, мимо беленных известкой домишек с необщительными кошками и нелюбознательными детьми, мимо коз с дьявольскими глазами и гранатовых деревьев, увешанных запыленными плодами.
Аника замечала, как море переливается разными оттенками ее любимой бирюзы, и через каждые полкилометра требовала остановиться, чтобы сделать снимки. Дионисио ей позировал: на одной фотографии демонстрировал бицепсы, на другой косил глазами, на третьей плотоядно ухмылялся, сунув в шорты банан, а на голову водрузив ананас. Через несколько лет он будет рассматривать эти фотофафии, поражаясь, как пережил времена невинной чистоты, далекие, точно войны за независимость, и столь же неповторимые. Это чувство всегда сопровождалось опустошающей тоской, «saudade»,[36]которое он так старался ухватить в своей музыке.
Аника постоянно таскала Дионисио на прогулки по Новой Севилье искать следы индейской культуры, которые там встречались чаще, чем в индейских селениях. Дионисио купил Анике простенькие бусы, потому что она не позволяла покупать дорогое; Аника и так чувствовала себя виноватой и не делала ответного презента, потому что он бы стал прощальным подарком.
Выйдя из лавки, они увидели, как по городу проносят мумию святого, но так и не выяснили, кто он такой, поскольку процессию охватил истерический пыл, и все старались коснуться почерневшей, на вид неопрятной ступни, надеясь, что на них снизойдет благодать чудес, что совершались не часто, но зато с чувством юмора; говорят, однажды святой не смог вернуть прокаженному сожранные недугом пальцы, но сделал так, что больной проснулся на помойке, где провел ночь, и обнаружил у себя на груди пару новехоньких перчаток из тисненой кожи. Отвратительного мертвеца с безумным оскалом пожелтевших зубов, с кожей дохлой коровы и пучками рыжеватых волос нелепо украсили свежими белыми гвоздиками, которые ежедневно доставлялись самолетом из столицы по заказу и на деньги религиозных последователей; они покупали цветы у той самой компании, что приобретет дурную славу, расстреляв забастовку рабочих, не желавших умирать от пестицидов, которые незаконно поставляли беспринципные западногерманские корпорации. Неизвестно, исцелил ли святой хоть одного рабочего или, может, кого воскресил, но на сей раз его блистательнейшее чудо состояло в том, что он устроил небывалую в Новой Севилье дорожную пробку и показал Дионисио маленькую девочку с цветами в волосах. Дионисио решил, что на днях попросит Анику выйти за него, чтобы у них появились точно такие дочурки.
Они все время катались на мотоцикле – идеальный способ охладиться на жаре, когда предметы словно колеблются в воздухе, а на пастбищах возникают миражи замка Новой Севильи. Идеально для Аники: она клала голову Дионисио на плечо и целовала в шею, запоминала его запах и контуры его живота. Идеально для Дионисио: видя по бокам ее неотразимые длинные ноги, такие гладкие и загорелые, он снимал руку с руля и гладил их. Оборачиваясь, он видел ее волосы, что развевались в потоке воздуха, ее зеленую рубашку, небрежно завязанную под грудью, громадную сережку, бело-зеленые полосатые шорты. Глаза Аники были закрыты, словно она грезила, и Дионисио ощущал радость и ужас человека, в ком белым вьюнком распускаются надежды, которые так же легко сломать, как этот нежный цветок.
