дождь, представляешь?
— Это хорошо, — сказал я. — Быстрее снег растает.
— Скорее уж завтра будет каток, — фыркнула Ева. — Утром опять обещают минус двадцать.
— Вот такой он, мерзко-континентальный климат, — усмехнулся я. — Так что у тебя случилось?
Ева сняла очки, вытерла брызги со стекол шарфом и посмотрела на меня.
— Кажется, я буду очень плохим психологом, — сказала она с ноткой сарказма. — Или вообще никакой психолог из меня не получится.
— Да ну, глупости, — я обнял Еву и прижал к себе. — Но если тебе вдруг расхотелось этим заниматься, то я за тебя, не сомневайся. И можешь ничего не рассказывать, если не хочешь.
Ева позвонила перед самым выходом из дома. Сообщила, что не сможет пойти в «Фазенду» на мероприятие, потому что у нее образовались дела. И попросила дождаться ее там, потому что она как раз будет по соседству, и, скорее всего, освободится глубокой ночью.
Объяснение было туманным и малопонятным, но никакой тревоги в голосе Евы не было. И хоть мне и хотелось ужасно затребовать от нее адрес места, где она будет, чтобы, если она не появится до, скажем, трех часов, явиться туда и разнести там все вдребезги и пополам, если с моей девушкой что-то случилось, я подавил этот порыв. По нескольким вполне резонным причинам, одна из которых — здесь в девяностые так нифига не принято. Во всяком случае, у меня создалось стойкое ощущение, что частная жизнь здесь оберегается гораздо более ревностно, чем в веке двадцать первом. Там-то вообще никакого труда не составит вычислить перемещения, знакомства, контактные данные и прочую инфу. А здесь… Как будто с ног на голову все. Впрочем, это еще как посмотреть, какая позиция нормальнее. Вот даже странно. Казалось бы, до интернета, соцсетей и «скинь геометку» еще как до Шанхая на ушах, криминальная обстановка — полнейший трэшак, если верить газетам и всяким акулам телеэкрана, то люди пропадают пачками, маньяки шастают чуть ли не в каждом районе, расшаркиваясь церемонно при встрече. Но при этом считается чуть ли не оскорблением просьба оставить примерный маршрут и всякие там адреса-телефоны. Я как-то заикнулся о чем-то подобном Еве, и очень удивился ее реакции. Она не разозлилась, не принялась как-то громко отстаивать свои границы и право идти, куда она хочет, нет. Она была в недоумении. Таком вот, вроде реакции Бельфегора недавней. Я в тот раз быстро повернул все в шутку и провел осторожное расследование среди своего окружения. Фиг знает, может просто у Вовы-Велиала среди друзей и родственников были сплошь скрытные и подозрительные люди, а может это и впрямь общее место — запутывать следы даже для своих. Будь я психологом, я бы, наверное, об этом феномене задумался. И даже вывел какое-нибудь правило, согласно которому яростная защита своей частной жизни — это как раз-таки следствие опасных времен. Ну или последствия советской эпохи, когда на всякий случай старались все скрыть, вдруг оно запрещено, а незнание законов никак не освобождает от черного воронка под окнами, кагэбэ как бы не дремлет… А к веку двадцать первому наступило переосмысление и откат в строго противоположную сторону, потому что такая вот скрытность девяностых, возможно, привела к еще большему количеству жертв, чем могло бы быть, если бы люди банально оповещали своих близких о том, где они, и куда потом собираются.
— Сначала мне показалось, что я слишком близко к сердцу все принимаю, — задумчиво сказала Ева. — А потом наоборот. Мне, понимаешь ли, душу изливают, а я внутренне борюсь с желанием заржать и сказать что-нибудь вроде «задолбал уже ныть, придурок!»
— А, так ты на телефоне доверия сегодня работала? — спросил я.
— Ну… типа того, — кинвула Ева. — И я сейчас даже не знаю, можно это все рассказывать, или… Ну… Тайна исповеди или что-то в таком духе…
— Погоди, — я заглянул Еве в глаза. Расстроенной она не выглядела, скорее даже наоборот — в глазах плясали смешливые искорки. Чуть озадаченной — да. — У тебя была какая-нибудь должностная инструкция, которая тебе что-то запрещает?
— Ой, да фигня все это! — Ева махнула рукой. — Вообще я пока что не имею права там работать, у меня еще недостаточно сессий пройдено. Это было… как бы неофициально. Понимаешь, после девяти вечера с телефона доверия уходят все «магистры», по ночам дежурят особо доверенные студенты.
Мы с Евой отошли устроились на одной из скамеек недалеко от входа. Все остальные, когда поняли, кто пришел, деликатно вернулись к своим разговорам, оставив меня общаться со своей девушкой. И она посвятила меня в подробности психологической «закулисы».
Телефон доверия располагался в когда-то обычной двухкомнатной «хрущобе» на первом этаже. Возможно, когда-то квартира даже была жилой, но ее чуток подшаманили и превратили в какое-то подобие офиса. Во всяком случае, там не было ванной и кухни. Но был электрический чайник и — о чудо! — микроволновка. Еще советская. В маленькой комнате имелся диванчик, письменный стол и стул. На столе — телефон. В большой — два стола, два стула и кушетка, как будто из поликлиники принесенная. На столах — телефоны. И все три телефона — это на самом деле один телефон. И когда человек звонил на этот телефон доверия, поднять могли все три трубки. Да, говорил с ним только один. Через другие два телефона могли только слушать. Один был предназначен для куратора, а второй — для ученика. Один молча слушал и делал пометки, чтобы дать, так сказать, фидбэк, а «желторотый» таким образом привыкал к тому, как и что здесь происходит.
В идеальном представлении отцов-основателей академии, ночью на телефоне доверия должны были дежурить по два «психа». Спать по часам, чтобы не пропустить звонок. Ночь — ответственное время, могут с самыми тяжелыми проблемами позвонить.
Вот только в реальности все было… гм… не совсем так. «Психи» быстро вычислили, что никаких облав и проверок кураторы никогда не устраивают. Кому охота в ночь глухую тащиться и кого-то проверять? Тем более, что вынести с телефона доверия было откровенно нечего. Школьные стулья? Продавленный до пружин диван? Или дисковые телефонные аппараты (три штуки)?
В общем, после девяти в этом месте начиналась совсем другая жизнь. Да, у аппарата всегда кто-то дежурил. И звонки принимал. Но в другой комнате при этом могло твориться что угодно. Там и квасили, и устраивали вечеринки с танцами, и приглашали любовников и любовниц…
