писателем в “Белой Гвардии”. Булгаков издавал свой роман в большевистском государстве, и расставленные в нем политические акценты вполне объяснимы. Верным же остается отсчет от данной в романе характеристики Алексея Турбина, «постаревшего и помрачневшего после 25 ноября 1917 года». Эта дата явилась определяющей и в трагедии семьи Булгаковых, народа, России.
А также в судьбе писателя — «отщепенца», «чуждого элемента» Булгакова, замученного нищетой, творческой нереализованностью, преследованиями литературной просоветской клики.
Часть четвертая
Кавказ
1
Через две недели после отъезда Булгакова во Владикавказ на Андреевский спуск пришла телеграмма: Миша вызвал Тасю к себе.
Она добиралась до Владикавказа через Екатеринослав, в переполненном беженцами поезде. Несмотря на все лишения, настроение было приподнятое: мужу вызвал срочно, не может совсем без нее.
И вот он — в длинной шинели с врачебной нашивкой на рукаве — встречает ее на галдящем, заплеванном перроне.
— Миша! Я тут! — Ощущая себя немытой, измочаленной, она все же бросилась ему на шею, жадно вдыхая новый запах — шинели, табака и карболки.
Он легонько отстранил ее:
— Погоди, не до объятий. Надо быть очень осторожными — тиф людей косит. Вон в какой давке ты ехала.
— Так у меня же никаких признаков — живот не болит, жара нет. Здоровая! — В доказательство Тася приложила ладонь ко лбу. — Я так рада! Доехала все же! А ведь и не чаяла — там всю территорию Махно занял и поезда со своей бандой грабил. На обочине прямо расстрелянные лежали кучами. Так жутко! Господи, добралась!
— У тебя нет первичных симптомов, но это ничего пока не значит. Дезинфекция необходима. — Михаил быстро зашагал к выходу из вокзала, не взяв даже ее чемодан. — Пойми, я же врач, а не обыватель, имеющий роскошь делать глупости и рисковать своей жизнью и жизнью близкого человека.
— Я думала… — Тася растерялась, стараясь поспеть за быстрым шагом мужа, — разве тебе не хочется обнять меня?.. Ты вызвал, и мне показалось…
— Да, мне хочется обнять. А разве тебе хочется, чтобы я заболел и умер? Я видел, в каких условиях ты ехала, и могу сказать: среди твоих попутчиков половина смертников.
— Уж раз доехали через такой ад — выживут.
— Ты рассуждаешь как… как деревенская бабка!
Миша вывел Тасю на прогулку — показать город, после того как все ее вещи были отданы в больничную прачечную, на суровую пропарку, а она сама вымыта в бане дезинфицирующим мылом. Единственную юбку и блузку из вещей, отданных в стирку, Тася спасла — собственноручно выгладила каленым утюгом.
Прогуливаясь по главному проспекту под руку с офицером, Тася ликовала: вот они снова вдвоем, но совершенно в иных условиях. И главное — никакого морфия!
Маленький симпатичный южный городишко: вьющиеся розы заплели балконы, пирамидальные тополя уходят аллеей до самых гор со снежными вершинами. Они так близко — только руку протяни. Главная улица с широким бульваром посередине — вся в кафе, столики вынесены на улицу, клумбы в цветах. Много офицеров, нарядных дам, на площади перед городской управой духовой оркестр играет Штрауса, пританцовывают даже извозчичьи лошади. На прилавках, витринах горки желтоватой выпечки.
— Миш, вот смешно, не знала, что кавказцы так бисквиты любят!
— «Бисквиты»! Это кукурузный хлеб, дорогая. Все эти шляпки и вальсики — хорошая мина при плохой игре. Чеченцы и осетины налеты устраивают. А с севера напирают красные. Сидим как на пороховой бочке, улыбаемся. — Он козырнул проходящему мимо офицеру. — Генерал Гаврилов, мой приятель, говорит: недолго продержимся. Хочешь мороженою? Ага, я угадал. — Они сели за столик в тени и сделали заказ. Михаил подманил паренька с корзиной лесных фиалок и протянул Тасе букетик.
— Ты такой галантный кавалер… Совсем как прежде. — Тася приколола цветы к блузке, выпрямила спину и пожалела, что не подкрасила губы. Ей сейчас так хотелось быть привлекательной. — Помнишь, какая у меня в Киеве была черная тафтовая юбка? Ты еще удивлялся, что на меня все оборачиваются.
Михаил поморщился:
— Помню, все помню. Но не в этом дело. — Он опустил глаза. — Я негодяй, Таська. Завел тебя сюда, чтобы подсластить признание.
— Горькое? — Тася улыбнулась, а у самой сердце оборвалось: «Другую завел!»
— Слушай. — Михаил достал портсигар, незнакомый Тасе костяной мундштук, зажигалку и, прикрывая огонек руками от ветра, закурил. — Еду я сюда, в Ростове стоим. Говорят, до вечера. Что делать?
Офицеры пригласили меня поиграть в бильярд на вокзале. Усидеть я не мог — и так нервы как струна натянуты, ведь ничего непонятно — куда еду, зачем. И вообще… Чем дело кончится? — Он выдохнул в сторону голубой дым, задумался.
— Короче, пошел… И все проиграл, — догадалась Тася.
— Точно. Но это не вся беда — отыграться хотел, брюнетик против меня уж больно задиристый стоял и арию Фигаро насвистывал.
— А ты бы ему спел! — Тася радовалась, что никакой другой нет. Есть проигрыш — ерунда.
— Петь я не стал, поскольку он меня ободрал как липку. Что делать? Пошел в ломбард и заложил твой браслет. Слегка отыгрался… Но не фартило мне, Таська! — Он в сердцах загасил окурок.
— Фу… Миш, ну зачем браслеткой было рисковать, сам же говорил — твой талисман, — огорчилась такому повороту Тася.
— И я так думаю, себя последними словами костерю. Иду к поезду злой и расстроенный вдрызг. И вдруг вижу… Думаешь кого? Константина нашего! Двоюродного брата. Отдал ему квитанцию и умолял выкупить вещицу. Выкупить и передать Варе. Они же часто в Москве видятся.
— Ну прости-прощай наш талисман… — насупилась Тася. Михаил завелся:
— Ты что, Косте и Варе не доверяешь?
— Так времена какие, Мишенька? Сегодня был ломбард, а завтра и след простыл…
Так могло случиться и случалось в те годы сплошь и рядом. Но браслет вернулся. Через три года Варя передала его Мише с нотациями за безалаберное поведение. Но ведь вернулся! И это возвращение талисмана оказалось символическим.
2
Вскоре Михаила направили в перевязочный отряд на линию боев. Утром, явившись к госпиталю, Тася и Михаил увидели арбу с возницей в лохматой папахе. Вытащив из соломы на дне винтовку, он протянул ее Михаилу:
— Отстреливаться будете. В кукурузных полях ингуши прячутся. Им пострелять — одно удовольствие. — Он хлестнул лошаденку вожжами, арба заскрипела по брусчатой мостовой.
Кукурузные поля начинались прямо за городом. Тася смотрела во все глаза, не шевелятся ли макушки низкорослых, покрытых белой пылью зарослей, не блеснет ли среди жухлых листьев зоркий кавказский глаз. Доехали благополучно. Доктора приняли в отряд.
«В плоском Ханкальском ущелье пылят по дорогам арбы, двуколки.
