— Честно говоря, никогда об этом не задумывался… — ответил Барсентьев, — хотя сейчас вот вспоминаю и думаю, что это вполне возможно… А Стругацких и я очень люблю. И тоже — средних. У поздних какие-то извращенные идеи, подмена понятий и прочий модерн. Может, поэтому и пишут под псевдонимами. Ранние — больше для детей. «Трудно быть богом», считаю, великая вещь.
— Согласен, — утвердительно кивнул Крастонов, — хотя мне больше нравится их «Пикник на обочине»…
— Не спорю, Михаил Матвеевич, — азартно махал руками Легин, — старые артисты: соль земли, классика. Их исполнением можно любоваться и через пятьдесят лет. Но они слишком академичны…
— Ну, почему академичны? А Раневская, например?
— Хулиганка и матерщинница, — кисло возразил Легин, — вы вот возьмите эту восходящую звезду Веселову. Тот же скучноватый, на мой взгляд «Вишневый сад»… А как играет, сколько обаяния… Нет, даже не обаяния, а шарма, в его французском оттенке значения… А Лубянцева?
Севидов снисходительно кивнул головой.
Легин, забывшись, не глядя, взял своей ручищей стакан с виски и опрокинул его в рот. Сморщив нос, он пожевал губами, перевел взгляд на стакан и конфузливо отставил его в сторону.
Барсентьев посмотрел на него с недоумением. Затем перевел вопросительный взгляд на Крастонова, показывая ему движения руками, как бы держащими руль, и кивнул в сторону Легина.
— Шо слону дробына, — улыбнулся Крастонов спокойно и махнул рукой.
Севидов от выпитого раскраснелся, утратил обычную сухость и рассказал смешной анекдот про английского лорда:
«Лорд из клуба звонит домой:
— Джон! Чем там занята моя жена?
— Как, сэр! Но она в спальне, вместе с вами, и заказывает туда уже вторую бутылку шампанского…
— Какого дьявола, я в клубе! Джон! — вскричал лорд, — возьми мое любимое ружье, с которым я охотился в Африке на носорогов, и застрели их обоих. Да не клади трубку, я хочу это слышать!
— Есть, сэр, — ответил дворецкий, ушел и, вернувшись через пару минут, доложил, — дело сделано, сэр.
— Но почему я слышал пять выстрелов? Ты же всегда неплохо стрелял.
— Сэр, — ответил лакей, — мужика, похожего на вас, я уложил сразу, но Ваша жена выпрыгнула через окно в сад, и я достал ее у фонтана лишь пятым выстрелом.
— Но у нас никогда не было ни сада, ни фонтана, ты что-то путаешь, Джон!
— А куда вы звоните, сэр?».
Все дружно и от души рассмеялись.
Вскоре в кабинет зашли красивая стройная девушка в костюмчике гнома и пожилой мужчина с бородкой, держащий в одной руке скрипку, а в другой — смычок.
Мужчина стал играть восточную мелодию, а девушка затанцевала, постепенно освобождаясь от одежды. Когда мелодия закончилась, на танцовщице остался лишь узенький полупрозрачный треугольничек внизу живота.
Оба поклонились, а сидящие за столом дружно зааплодировали.
Мужчина и девушка вышли.
Крастонов вдруг встал, включил стоящую на низеньких стойках систему «Караоке» и предложил, — А давайте-ка послушаем теперь, как поет наш Легин.
И тот красивым, неожиданно низким баритоном, спел два романса. Вначале был совсем старинный — «Отцвели уж давно хризантемы в саду…». За ним шел более поздний, на есенинские стихи — «Не жалею, не зову, не плачу, все прошло, как с белых яблонь дым…». Последний куплет все пели уже хором. Барсентьев так расчувствовался, что заметил, как у него увлажнились глаза.
После каждый из них спел еще по песенке. Барсентьев исполнил «Московские окна» — старую хорошую песню.
Севидов шутливым зычным басом завел:
— Мы — красные кавалеристы, и про нас былинщики речистые ведут рассказ…
Оказалось, что все знали слова, поэтому дружно подхватили.
Напоследок Крастонов, дурачась под блатного, начал петь «Таганку», но уже с первого куплета перешел на серьезный тон, а остальные трое, со ставшими вдруг трезвыми лицами, внимательно вслушивались в тоску и безысходность звучащей песни.
Затем, не сговариваясь, все дружно сдвинули стаканы и молча выпили. Им была понятна эта чужая боль.
Здесь открылась дверь, и вошел молодой мужчина лет тридцати в элегантном светло-сером костюме, слегка помятом по существующей моде. И лицо его, согласно той же моде, было слегка небритым. Барсентьев понял, что к ним заглянул хозяин данного заведения, то ли специально оповещенный и приехавший засвидетельствовать свое почтение, то ли дождавшийся нужной кондиции гостей, когда радуются любому вновь прибывшему.
Мужчина поздоровался и нерешительно остановился в дверях.
— Все ли в порядке? — спросил вошедший. — Угодил ли повар своим фирменным «бланонниоли по-генуэзски»?
Вместо ответа подошедший Крастонов взял его за локоть и усадил за стол.
Он вообще играл главенствующую роль, хотя прокурор города рангом все-таки повыше. Но очевидно, что Севидов относился к лидерству за столом милицейского полковника вполне равнодушно и даже благожелательно.
Моментально возникший откуда-то официант поставил на стол свежий прибор и очередные бутылки виски и коньяка.
— За процветание заведения, — произнес Крастонов уже нетвердым языком.
Все чокнулись и выпили.
* * *
Дальнейшее Барсентьев утром следующего дня припоминал смутно. Помнил еще, что произносил тост стихами собственного сочинения, на манер и подражая Омару Хайяму:
— Запрет вина, закон, считающийся с тем,
Что пьется, где, когда, и много ли, и с кем….
Когда соблюдены все эти оговорки —
Пить — признак мудрости, а не порок совсем…
И сорвал этим своим тостом бурные аплодисменты всех присутствующих.
Как покидали уютную таверну, и как он оказался в гостинице, Барсентьев уже не мог вспомнить. Память возвратила ему лишь один поразивший его осколок — невозмутимо садящийся за руль джипа Легин, пивший наравне со всеми.
Барсентьев лежал в кровати раздетый, под легким одеялом, лицом вверх. Он с трудом открыл глаза, поморгал ими, увидел беспорядочно лежащую на письменном столе одежду, зажмурился и сморщил лоб.
— Ч-черт… — пробормотал он, — вот так расслабился…
Лежа с открытыми глазами, он посмотрел вверх.
— Надеюсь, я не допустил какой-либо бестактности или неприличия? — он снова пошарил в оскудевшей памяти. Та молчала. — Молчание — знак согласия, — вслух сказал он себе.
— Что там пишет знаток похмелья Хуан Бас по этому поводу? — но и здесь, обиженная обилием спиртного, память ничего не ответила.
Барсентьев приподнял голову от подушки, и слабая улыбка появилась на его лице.
